госпожи Дюбоннэ несколько ущербны, но я все же их выслушал. Они меня хотя бы повеселили.

ЧЕТВЕРГ, 3 марта.

Все еще ничего. Комиссар звонит по несколько раз на дню, и я все время объясняю, что чувствую себя великолепно. Очевидно, такие сведения не вполне его удовлетворяют. Я распаковал учебники и справочники, занимаюсь. Таким образом, добровольная изоляция в этом месте приносит хоть какую-то пользу.

ПЯТНИЦА, 4 марта, 2 часа пополудни.

Мне подали отличный обед. К нему хозяйка принесла полбутылки шампанского – ощущаю себя форменным Лукуллом. Это же самый настоящий пир для приговоренного, ха! Она смотрит на меня так, будто видит на шее накинутую петлю, как на стопроцентного мертвеца. Перед своим уходом она со слезами в голосе просила меня «пойти с ней»; она, верно, боялась, что я также вздернусь, чтобы «досадить». Я отказался – под предлогом неотложных занятий. Вздыхая и охая, матрона убралась.

Я внимательно осмотрел новый шнурок для занавески. Ведь на нем-то я должен в какой-то момент повиснуть! Что-то никакого желания, вот ни малейшего. Шнурок притом тверд, шершав, очень плохо затягивается в петлю; нужна недюжинная решимость, чтобы последовать примеру других. Сел за стол; слева стоит телефон, справа лежит револьвер. Никакого страха. Разве что немного любопытно, чем это все обернется.

6 часов вечера

Ничего не произошло. Рука так и тянется написать – «как жаль». Не спорю, изредка я подходил к окну – вот только по самым банальным житейским причинам. Где-то между пятью и шестью телефон буквально разрывался от звонков комиссара. Переживал за меня, старый черт. Госпожа Дюбоннэ на седьмом небе от счастья – постоялец прожил в седьмом номере неделю, и до сих пор с целой шеей! Неслыханное дело.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 марта.

Мне все больше начинает казаться, что в участи моих предшественников не виноват никто, кроме них самих, ну и редкостное, отрицать глупо, стечение обстоятельств. Дал комиссару задание – составить для меня подробный повторный отчет о деталях всех трех самоубийств. Думаю, если хорошенько прошерстить мелочи и восстановить хронометраж, истинная причина всплывет-таки на поверхность. Что до меня – буду сидеть здесь столько, сколько меня готовы терпеть. Слава моя не покорит Париж, но, как бы там ни было, жилье и еда задарма на дороге не валяются. Углубился в учебники, дела идут все лучше. Помимо всего прочего, есть одна причина, удерживающая меня здесь.

СРЕДА, 9 марта.

Ну что же, поставлю точку над «i». Кларимонда…

Ну да, я о ней пока ничего не рассказывал. А она, между прочим, третья причина моего пребывания здесь. Именно из-за нее в роковые часы я порой подходил к окну – само собой, без мыслей о самоповешении. Кларимонда – почему, однако, я ее так называю? Не имею ни малейшего понятия об ее настоящем имени, но это ей определенно подходит. Не удивлюсь ни капли, если ее взаправду именно так, выспренно, зовут.

Кларимонду я заметил в первые же дни моего пребывания в номере. Она живет по ту сторону очень узкой улочки, и ее окно приходится как раз напротив моего. Она сидит у него, всегда полускрытая занавесками. Должен, правда, отметить, что она стала наблюдать за мной раньше, чем я за ней, и я ее явно чем-то заинтересовал. Ну, оно и немудрено, ведь вся улица знает, где и ради чего я поселился. Уж мадам Дюбоннэ об этом позаботилась.

Я, право, не особенно влюбчивого нрава, едва ли знаю женщин. Впрочем, когда из Вердена перебираешься в Париж изучать медицину, притом средств тебе едва хватает на нормальный обед раз в три дня, об амурных делах и не думаешь. Да, я неопытен и плохо во всем этом смыслю. Но меня, знаете ли, все устраивает.

Сначала у меня вовсе не было мысли завязать какие-либо отношения с моей визави – только подумал: раз уж подвизался сюда проводить наблюдения и до сих пор, несмотря на все потуги, не вскрыл ни одной интересной темы – может, попробовать изучить соседку? Трудно все ж таки весь день-деньской сидеть над книгами.

Похоже, Кларимонда проживает одна на всем втором этаже дома напротив. У нее в распоряжении три окна, но сидит она только у того, которое приходится напротив моего. Сидит там и прядет на маленькой старинной прялке. Я однажды у бабушки видал такую же, но она ей совсем не пользовалась – вещь досталась ей в наследство от одной нелюбимой тетки. Не знал, что подобные штуки до сих пор в ходу! Впрочем, прялка Кларимонды очень маленькая и узкая – по-видимому, из слоновой кости; вязь с нее должна сходить тоньше самой тонкой. Целый день сидит Кларимонда за занавесками и работает, не зная усталости, до самых поздних часов. Положим, на нашей узкой улочке темнота воцаряется раньше, чем где-то еще, в туманные дни у нас уже в пять вечера – сущие сумерки. А в ее комнате я никогда не видел яркого света.

Черт, я даже не знаю, как она толком выглядит. У нее бледная кожа лица, и волосы черными завитками ниспадают с головы. Под тоненьким носиком с подвижными крыльями – темные, полноватые губы. Мелкие зубки кажутся остренькими, точно у хищной зверушки. Ресницы обычно опущены, но стоит им вспорхнуть, как прямо-таки сверкает пара больших темных глаз. Все это я, однако, скорее чувствую, чем знаю наверняка. Через занавеску едва ли что-то углядишь отчетливо.

Но вот еще что: она всегда носит черное платье в большую лиловую крапинку. На ее руках – всегда длинные черные перчатки, вероятно, защищающие при работе. Странный вид представляют тонкие черные пальцы, когда они быстро и как бы переплетаясь хватают нити и тянут к себе – право, это напоминает мне о насекомых, о том, как они перебирают лапками.

Каковы наши взаимные отношения? В сущности, очень поверхностны, но мне все же кажется, что они гораздо глубже. Началось, кажется, с того, что она посмотрела на мое окно, а я – на ее. Она наблюдала за мной, я – за ней. Потом я ей, по-видимому, достаточно понравился, потому что, когда я однажды опять взглянул в ее сторону, она улыбнулась – и я, конечно, тоже. Так пролетели два дня, и мы все чаще и чаще улыбались друг дружке.

Позже я стал готовиться к тому, чтобы кивнуть ей. Сам не знаю, что меня постоянно от этого удерживало. Вот, кивнул все-таки – впервые, после полудня. Кларимонда ответила мне – чуть заметно склонила голову, но не так, чтобы жест этот упустить или не понять.

ЧЕТВЕРГ, 10 марта.

Вчера вечером я долго просидел над книгами. Не могу сказать, что берусь