Чья-то крепкая сильная рука зажала ему рот, а другая обхватила за плечи с такой силой, что не дернуться.

Узник заорал бы изо всей силы, но не смог — держали крепко. Поэтому он в ужасе забился, не понимая, как в темнице мог оказаться кто-то еще, если она была пуста.

— Тихо, тихо, не трону, — шепотом сказали ему на ухо. — Не блажи, глупый. Тихо…

Он замер. Во-первых, потому что его явно не собирались убивать, во-вторых, потому что говорили спокойно и даже ласково, а в-третьих, потому что голос был женским.

— Ты кто? — едва слышно спросил он, оборачиваясь.

В синильной тьме сверкнули золотом глаза.

— А тебе-то что?

Пол под ногами пленника закачался. А собеседница мягко отступила вглубь темницы. Теплое золото глаз блестело и переливалось.

— Ты…

— Чш-ш-ш…

Юноша слышал, что в коридоре каземата разгорелась яростная перепалка. Что-то громко говорили Охотники, им звонко вторил девичий голосок.

— Сколько дней осталось до исхода твоей луны? — негромко спросила гостья.

— Два… — ответил пленник и поник головой.

— Плохо дело. На.

Он услышал, как она мягко ступила ближе, а потом почувствовал сладкий запах и тепло кожи. Рассудок заволокла пелена, но юноша смог совладать с собой и отпихнул протянутую руку.

— Пей, дурень, — зашипела незнакомка, — не то не успеешь. Да не бойся ты. Пей. Только меру знай.

Страшно нестерпимо зачесались зубы. Во рту пересохло, язык сделался шершавым и словно распух. Горло судорожно сжималось, сердце стучало в висках.

Медленно-медленно он склонился к тонкому девичьему запястью. Она пахла так сладко, так… Нельзя, нельзя терять ум. Острые зубы пронзили кожу, в рот потекла пряная кровь. Тотчас стало теплее, а мир сделался четче. Белян разглядел стоящую напротив невысокую девушку с тяжелой толстой косой, с отсвечивающими золотом глазами и полными губами…

А потом он с трудом оторвался от ее руки и облизал рану.

— Глупый… — тонкие пальцы потрепали его по макушке. — Дите совсем… как же ты попался? Ну, спи, не бойся. Я еще приду.

Она подтолкнула его к топчану. Беляну не хотелось спать, но он покорно лег и отвернулся к стене. А когда повернулся, чтобы спросить, откуда она здесь взялась и кто вообще такая — в темнице было пусто. И все, что он услышал — рассерженный кошачий вопль, а потом разговор Охотников, что стерегли подземелье.

После этого веки пленника отяжелели, и он провалился в блаженную сытую темноту.

* * *

С тяжелым сердцем Млада зашла в хлев. Сердито ткнула в морду корове ломоть ржаного хлеба, присыпанный солью, накинула на себя старенькую свиту и села доить. Сердце со вчерашнего вечера не находило покоя. И по сей миг не унималось — трепыхалось болезненно, и казалось, будто камень под ним лежал раскаленный. Да и пятнистая кормилица, чуя настроение хозяйки, тревожно переступала с ноги на ногу и недовольно махала хвостом.

— Да стой ты, окаянная! — Досадливо хлопнув по крутому коровьему боку, Остриковна сморгнула вдруг побежавшие слезы.

Руч

е

йка обиженно замычала, не понимая, отчего к ней нынче относятся с такой немилостью. Да и откуда ей знать о людских печалях?

…Когда седмицу тому назад в подступающих сырых сумерках в дверь избы постучалась старшая дочь, Млада еще подумала: кого это Встрешник принес, на ночь глядя? И только когда путник откинул с головы капюшон, мать признала в незнакомце Лесану.

— Мира в дому, мама.

— Дочка… — Всхлипнув, Остриковна обняла девушку.

— Мира в дому, хозяйка. — Из-за спины гостьи выступил мужик, обряженный в такой же, как у Лесаны, длинный плащ.

— Мира; да не стойте, не стойте, проходите, Стояна, Елавь, Русай! Сестра приехала! — крикнула Млада через плечо и засуетилась вокруг приезжих.

Вот только радость ее погасла, когда спутник дочери сбросил с плеч плащ и остался в сером облачении. Колдун! По спине женщины пробежал холодок.

Домочадцы при виде нежданной гостьи радостно загудели, но, завидев угрюмого наузника, смешались. А тот, привалившись плечом к дверному косяку, равнодушно взирал на семейство.

— Это Тамир — соотчич мой по Цитадели, — садясь на лавку, скупо обронила Лесана и начала стаскивать сапоги. — Руська, сумки тащи из сеней, гостинцы там у меня.

Молодший умчался выполнять указание сестры — только пятки босые по половицам застучали.

— Стояна, чего к лавке приросла? Беги баню растапливай. — Юрдон поклонился обрежнику.

— Не надо. Темнеет уж, — пожалел Тамир растерявшуюся Стешку, теребившую в руках кончик пушистой косы. — Сам затоплю.

С этими словами он вышел, оставив родичей обниматься.

— Ты надолго, дочка, к нам пожаловала? По делу аль проездом? — незаметно вытирая ладонями повлажневшие глаза, спросил отец.

— И по делу, и проездом. Завтра поутру обратно отправимся. Дело у меня до старосты, — сказала Лесана, а сердце сжалось.

— Что ж за дело, коли не тайна? — отец опустился на лавку.

— Не тайна, завтра все расскажу. Утро вечера мудренее.

— И то верно, — закивала Млада, расставляя на столе миски. — Дочь только порог переступила, а ты ее пытаешь. Завтра все, завтра. Пускай отдохнет…

Вернулся Тамир, устроился рядом с Лесаной, вытянул под столом длинные ноги, привалился спиной к бревенчатой стене, прикрыл глаза. Как всю жизнь тут прожил. Причем хозяином. Девушка ткнула его локтем в бок, призывая вспомнить вежество. Наузник дернулся, открыл глаза и Юрдон с удивлением понял — парень заснул! Едва спина опору нашла — прикемарил тот же миг.

— Устали мы, мама, — улыбнулась Лесана, — а тут тепло у вас и…

Она развела руками, не зная, как объяснить — в избе пахло щами, томленой ячменной кашей, дымом, людьми, деревом… Тот, кто несколько дней ехал по лесу и ночевал под открытым небом — поймет. Иным — не растолкуешь.

Поели в молчании, только девушка замечала краем глаза отчего-то обеспокоенные взгляды, которыми обменивались родители. Руська сидел в углу на лавке и гладил сестрин меч, не решаясь при отце вынуть грозное оружие из ножен. Соскочила с печи сонная ленивая Мрыся. Поглядела на гостей, потянулась, зевнула, запрыгнула Лесане на колени и потерлась головой, как бы давая понять, что не забыла.

— Ладно, — поднялся с лавки Тамир, — пойду в баню, а то вовсе сморит.

— Ага. — Девушка одной рукой гладила Мрысю, а другой соскребала с тарелки остатки каши.

Едва дверь за колдуном захлопнулась, мать подступила к старшей дочери и растерянно сказала:

— Доченька, я тебе-то на лавке постелю, а уж другу твоему — на полу. Иначе и улечься-то негде. Не осерчает?