Потом я приложил подзорную трубу к правому глазу, поврежденному во время неудачного штурма корсиканской крепости Кальви, и добавил:

– Клянусь, я не вижу сигнала адмирала Паркера. Оставить висеть мой сигнал № 16[44]. Усилить огонь и прибить сигнальные флажки, если нужно, к брам-стеньге.

Я знал, что, выполняя приказ адмирала Паркера, я бы загубил все свои корабли, уже потерявшие половину рангоута. Они просто не смогли бы выбраться из Королевского прохода. Форт «Трекронор», еще не потерявший своей боеспособности, не дал бы нам продвинуться по этому чертову проходу и перетопил бы мои корабли один за другим.

Впрочем, как я уже говорил, Господь снова оказался на стороне нашей старой доброй Англии. Датские корабли стали выходить из строя, и огонь, который они вели по моей эскадре, постепенно утих. Пожар на флагмане вражеского флота «Даннеброге» разгорался все сильнее и сильнее. Языки пламени уже вырывались из пушечных портов, и коммодор Фишер перенес свой брейд-вымпел на другой корабль – «Гольстейн». Уцелевшие члены команды «Даннеброга» обрубили якорные канаты, и пылающий датский флагман медленно стал дрейфовать в сторону берега.

Плавучие батареи, почти прекратившие пушечный огонь, тем не менее не сдавались. Когда шлюпки с призовой командой пытались приблизиться к ним, чтобы поднять британский флаг, по ним с этих батарей датчане открывали меткий ружейный огонь.

А на левом фланге дела наши были совсем плохи. Как оказалось, там находился сам кронпринц, который своим появлением заставил датчан сражаться с еще большим упорством. Мне так и не удалось полностью выполнить свою задачу – подавить вражескую оборону и заставить Копенгаген выкинуть белый флаг.

Что ж, я не гордый – поднять переговорный флаг могу и я. Надо было выиграть время, и я направил Фредерика Тезигера, капитана, несколько лет прослужившего на русском флоте и исполнявшего обязанности моего адъютанта, с письмом к кронпринцу.

Я решил припугнуть датчан и написал в своем послании следующие строки: «Если стрельба по нам будет продолжаться, то я буду вынужден предать огню захваченные мною датские суда и не буду иметь возможности спасти жизни тех храбрецов, которые их доблестно защищали». То есть я пообещал, что сожгу пленных датчан в случае, если кронпринц не примет мое предложение.

Но кронпринц не знал, что я откровенно блефовал: на тот момент мы еще не захватили ни одного датского корабля, и пленных датских моряков у нас не было. Вечером было заключено 24-часовое перемирие, и мы занялись снятием с мелей кораблей и срочной починкой тех из них, которые получили самые серьезные повреждения и едва держались на воде.

Потери в экипажах эскадры были просто ужасающими: убитыми и ранеными мы потеряли около 1200 человек – на 300 больше, чем в ожесточенном сражении с французским флотом в устье Нила. На некоторых кораблях вышло из строя до половины команд.

Не дожидаясь, пока датчане придут в себя, я приказал воспользоваться перемирием и велел захватывать датские боевые и торговые корабли. Ну, и самое главное – дорога на Балтику стала для нас открыта. После ремонта кораблей эскадры и пополнения убыли ее экипажей можно будет следовать в гости к русским – прямиком в Ревель.

* * *

24 марта (5 апреля) 1801 года. Санкт-Петербург.

Адмирал Федор Федорович Ушаков

Я въезжал в столицу Российской империи под колокольный звон. Наступил праздник Воскресения Христова, и мне вдруг неожиданно вспомнился умерший десять лет назад дядя, иеромонах Санаксарского монастыря Феодор, в миру Иван Ушаков. Ох, как порой я ему завидовал – хотя в молодости и его не минул царский гнев: в монахи из преображенцев он был пострижен насильственно, в присутствии самой императрицы Елизаветы Петровны. За что и почему? Бог весть. Сам дядя об этом говорить не любил, а выпытывать у него я не решился.

А сейчас меня вызвал в Петербург император Павел Петрович. Царский рескрипт привез усталый фельдъегерь. Я попытался было узнать у него о причине столь спешного вызова, но поручик, спавший с лица и с красными от бессонницы глазами, лишь разводил руками.

Правда, потом, когда он немного отдохнул, за обедом, на который я, не чинясь, пригласил его, он рассказал о раскрытии гвардейского заговора с умыслом на цареубийство. В нем были замешаны многие известные царедворцы, такие как граф фон Пален, до того считавшийся любимчиком императора. Поручик что-то невнятно говорил о подозрении, в котором оказался цесаревич Александр Павлович. Не зря, видимо, государь назвал на вахтпараде своим новым наследником великого князя Константина Павловича.

Правда, цесаревичем Константина император объявил еще в октябре 1799 года: «Видя с сердечным наслаждением, как Государь и Отец, каковые подвиги храбрости и примерного мужества во все продолжение нынешней кампании против врагов царств и веры оказывал любезнейший сын Наш Е. И. В. великий князь Константин Павлович, в мзду и вящее отличие жалуем мы ему титул Цесаревича». Ну, что ж, это неотъемлемое право государя – выбирать себе наследника. Хотя я не могу сказать, кто из великих князей мог бы стать лучшим императором.

До меня дошли слухи, что у государя появились новые фавориты, которые и помогли раскрыть гвардейский заговор. Слухи сии были просто удивительными, и я не мог поверить в то, что рассказывали люди, приехавшие из Петербурга. Впрочем, за годы правления императора Павла Петровича в стране произошло столько удивительного и фантастического, что я уже и не знал, чему можно верить, а чему нет.

Удивило же меня резкое изменение политического курса нашего отечества. Это словно корабль, идущий под всеми парусами, который вдруг совершил поворот оверштаг. Совсем недавно мы воевали против французов в союзе с британцами. А теперь французы стали нашими союзниками, а британцы – врагами. Последнему я отнюдь не удивлен – британцы, даже будучи нашими союзниками, искали прежде всего свою выгоду, пытаясь заставить нас таскать для них каштаны из огня.

Мне вспомнился британский адмирал Горацио Нельсон. Конечно, флотоводец он был изрядный, но с каким презрением и плохо скрываемой ненавистью он смотрел на меня после того, как я ему доступно объяснил, что для меня главное – защита российских интересов и выполнение приказов, полученных от моего императора. По мнению же Нельсона, русская эскадра была послана в Средиземное море только для того, чтобы выполнять по распоряжениям, полученным из Лондона, всю самую грязную и тяжелую работу. Нет, с такими союзниками нам и враги не надобны.

Что же касается французов, то надо сказать, что и они тоже порядочные