Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом она встала. Глаза ее были полны слез. Она молча пошла к выходу.
Я знал, что бесполезно бежать за ней, требовать, чтобы выслушала. Я смотрел, как она уходит, и сходил с ума от горя. Некоторое время я сидел за столиком, чувствуя, как меня оставляют силы, надежда, способность мыслить.
Поговорить. Надо поговорить с другом. Рассказать, что случилось, попросить совета. Я подумал сперва о Жоше и Хлое, а потом вспомнил, что тут совсем рядом наш магазин.
Железные жалюзи уже были закрыты, но я увидел внутри свет и подошел к окну. Мсье Гилель сидел за столом, в ермолке на макушке, перед ним была открыта большая книга. Он, должно быть, почувствовал мое присутствие, поднял голову и поспешил открыть.
Секунду он молча смотрел на меня.
— Заходи, мальчик мой, — сказал он расстроенным голосом.
Я вошел вслед за ним. Он сел за свой рабочий стол, я уселся напротив.
— Ну, рассказывай.
— Она была… потрясена, — пробормотал я. — Я сделал ей очень больно. Она не хотела меня слушать. И ушла, не сказав ни единого слова. Она плакала.
Он кивнул, удрученный моим рассказом.
— Все кончено, — сказал я.
— Это не тебе решать.
— Она никогда меня не простит.
— Ей просто нужно время. Она сперва должна осознать то, что ты ей рассказал, привыкнуть к этой мысли. Потом пересмотреть все события в истинном свете. Тогда она поразмыслит и попытается тебя понять.
— Видели бы вы ее… Она молча плакала. Я очень глубоко ранил ее. Она считает, что я ее предал. Нет, она никогда мне не простит.
— Прекрати эти пораженческие речи. У нее добрая, благородная душа. Она умеет прощать.
Он показал мне на книгу, открытую перед ним. Книгу, в которой слова на иврите складывались в странные колонки.
— Посмотри на эту книгу. Это моя книга-светоч. Та, о которой я тебе говорил. Та, на которую я рассердился. Я не открывал ее в течение десятилетий. Из-за того, что произошло со мной и моими близкими. Обижался на нее и на ее автора. Благодаря тебе, благодаря нашим беседам мне удалось вновь открыть ее для себя — во всех смыслах слова. И я стараюсь простить и понять. Книга — всегда решение.
Старик любовно погладил пожелтевшие страницы.
— Но Лиор… как она сможет понять меня? — грустно сказал я. — Кто ей объяснит?
Он подумал минуту, проводя пальцами по древним словам, словно они могли подсказать ему ответ. Потом его лицо осветилось улыбкой.
— Тебе надо написать.
— Написать?
— Книгу. Вашу историю. Книгу для нее.
Я застыл на месте: старик говорил удивительные вещи.
— Нужно, чтобы она поняла, кто ты, какие чувства испытываешь к ней, каковы были мотивы твоих поступков, которые кажутся ей непонятными. Надо чтобы она проникла в твой мир, в твою душу. Тогда она поймет, что весь твой обман был продиктован исключительно любовью, в которой ты ей признался, стремлением к искренности, как это ни парадоксально.
Он оживился, глаза заблестели. У него был уверенный вид человека, который нашел наконец единственно правильный ответ.
— Книга. Книга — это всегда решение, — сияя, произнес он.
ЛИОР
В полумраке спальни, свернувшись калачиком и подложив под живот подушку, я тонула в пучине воспоминаний. Картинки сменяли друг друга, как в каком-то адском стробоскопе: его взгляды, его движения, обрывки фраз, мсье Гилель, книжный магазин, день, когда я купила первый роман, мои слова об авторе, мои надежды, наш обмен имейлами, советы Эльзы, советы Серены… Каждая отпечатывалась в душе, одна другой ярче, одна другой болезненнее, словно выступая в качестве еще одного доказательства: они доказывали, что я снова ошиблась, снова оказалась полной дурой, что дурой меня и сочли. Каждая вспышка памяти была как пощечина, как оскорбление.
Эльза вошла в комнату, не заметила меня, хотела закрыть дверь, но потом разглядела в полутьме холмик на кровати.
— Рыбка моя! Что случилось? — сказала она, склоняясь надо мной.
Я не в состоянии была говорить. Да и не хотелось.
Она обняла меня, поцеловала в лоб, погладила по щеке.
— Расскажи мне, что произошло, — обеспокоенно попросила она.
От ее заботы мне стало еще жальче себя, и я разрыдалась.
— Вот черт! Кто же тебя до такого довел?
Она на миг задумалась о возможных причинах такого моего горя, и решив, что догадалась, раскрыла в ужасе глаза:
— Серена! Она…
Я замотала головой.
— Это Иона, — сумела выговорить я между всхлипами.
Рыдания теснились в горле, слезы лились фонтаном, я задыхалась.
— Он посмеялся надо мной.
— Иона? — удивилась она. — Успокойся и расскажи мне.
Она подождала, пока я успокоюсь и смогу говорить, и тогда я несколькими обрывками фраз попыталась обрисовать ситуацию.
Она ничего не сказала, только погладила меня по голове. Видно было, что ее тоже потрясла эта история.
Она осталась у меня в комнате, и незаметно мы так и уснули рядом.
ИОНА
Писать. Я чувствовал неудержимую потребность писать, силы и энергия переполняли меня. Теперь у меня был сюжет, и была цель. От этих слов зависела вся моя жизнь. Вдохновение, тяга к писательству тут были ни при чем. Нужна была покаянная исповедь, чтобы очистить душу и вылечить ее. Необходимо было торопиться. Совет мсье Гилеля упал на благодатную почву. Я знал, что он зажег во мне огонь, который погаснет не раньше, чем я поставлю последнюю точку. Старик сказал мне, что я могу воспользоваться своим отпуском и даже использовать еще какое-то количество дней, если необходимо: в магазине он пока сам справится.
В тот же вечер я уселся перед компьютером.
Я буду писать от первого лица, чтобы она получила то, что хотела: не только мою личную исповедь, но и ту работу, которую ждала от писателя.
Она прочтет книгу, поймет меня и, может быть, согласится придумать для этого романа счастливый конец.
ЛИОР
Впервые с момента вступления на службу к мсье Лучиани мне было трудно находиться рядом с Сереной. Я ощущала почти физическую боль. Чувствовала себя разбитой, усталой, болели все мышцы, щипало глаза. Хотелось остаться дома, в постели, наедине со своими печальными мыслями. Но я знала: тогда Серена непременно забеспокоится.
Когда я зашла в комнату, Серена по моему виду сразу поняла, что дело плохо, и встревоженно заглянула мне в глаза в поисках ответа.
Я легла рядом с ней, взяла ее за руку и рассказала обо всем. Старалась не плакать, чтобы ее не расстраивать. Но голос мой время от времени срывался, и тогда я чувствовала, как ее пальцы чуть сжимаются, она сочувствовала мне и сопереживала. Она слушала мой рассказ завороженно, как те романы, которые я ей читала, ничему не удивляясь, грустно принимая все события как свершившийся факт.