военного округа, районных военкоматов, ряда частей и судов), различные бланки, две пишущие машинки. Такой набор инструментов позволял фабриковать любые нужные дезертирам удостоверения и справки. Большая часть данной группы была расстреляна[1301].

Раскрывая проблему нелегального снабжения населения в годы Гражданской войны, исследователь А. Ю. Давыдов указывал на многочисленные случаи мешочничества в солдатской и, в частности, дезертирской среде, в том числе о случаях организации дезертиров в «отряды» для вооруженной охраны мешочников[1302]. Один из петроградских красноармейцев в личном письме сообщал: «…все дезертиры гуляют с фальшивыми документами. И я сейчас нахожусь дома… пока дезертирничаю, я куплю документы и буду удирать за мукой и продавать»[1303]. Дезертиры В. Гришин и М. Федосов «манкировали службой, имея фиктивную „Командировку“ ездили с целью спекуляции»[1304]. К февралю 1919 г. в Новинской волости Новоржевского уезда значилось 50 дезертиров. По сведениям местных властей, арестовать их возможности не было, «ибо они в постоянных разъездах и очевидно занимаются спекуляцией»[1305]. Похожая картина наблюдалась в соседней Гривинской волости. Дезертир Ф. Кириллов систематически по поддельным документам, которые он получал «от какого-то старика», ездил в «разные хлебородные губернии», после чего продавал товар в голодном Петрограде[1306].

Предметом гордости Петроградской ГКД было разоблачение «шайки Романовича», которая занималась активным изготовлением фальшивых документов для освобождения от службы. В одном из отчетов о деятельности комиссии отмечалось, что, несмотря на арест самого Романовича, «Ч. К. на след шайки не напала и только Губкомдезертир положил конец преступной ее деятельности»[1307]. Отметим, что, по свидетельству работников петроградских комдезертир, относительно успешная борьба с дезертирами в городе во многом определялась не только тесной совместной работой с ГЧК, но и возможностью для комдезертир пользоваться «техническим аппаратом Губчека»[1308].

Большой удачей стало разоблачение инструктора всевобуч Г. Редкина, на которого написал донос его бывший «клиент», арестованный дезертир Козлов. Под видом желающего приобрести подложный документ к Редкину на квартиру явился комендант гауптвахты ГКД Егоров вместе с Козловым. Сговорившись об условиях сделки, они уплатили ему 10 тыс. руб., предварительно переписав номера купюр. После немедленного ареста Редкин за свое освобождение предлагал взятку в размере 35 тыс. руб., из которых 27 тыс. руб. было при нем, а на остаток он обещал написать расписку. При обыске в квартире были найдены еще 70 950 руб. и «два сундука с вещами»[1309].

Еще одно из «производств… в целях легкой наживы» устроил у себя дома бывший чертежник, а на момент ареста (апрель 1920 г.) – председатель поселкового совета К. В. Будин. В протоколе процесса зафиксированы следующие эмоциональные слова: «У нас, судей Революционной совести, при разборе дела Будина невольно возник вопрос, сколько человек Будин вовлек в преступление, и сколько подложных документов выброшено им на рынок»[1310]. Здесь, среди прочего, слышится и личный интерес: насколько же он осложнил нам борьбу с дезертирством! Большая часть подделок Будина изготавливалась следующим образом: «…печать или бланк вычерчивался химическими чернилами, когда чернила высохнут, рисунок накладывался на шапирограф[1311], после чего заготовлялось необходимое число чистых бланок»[1312]. Будин объяснял свое преступление нищенским положением семьи, но все же был приговорен к 25 годам заключения с привлечением к принудительным работам и с полной конфискацией. Свою роль здесь, видимо, сыграло и прошлое Будина, бывшего «царского чиновника». Жена его особенно противилась конфискации, говоря о невиновности мужа по причине его сумасшествия[1313].

Внутренняя переписка Петроградской ГКД характеризовала ситуацию в городе следующим образом: «Так называемые „липы“ котируются на Петроградских рынках по весьма высокой цене, достигая до 10 000 рублей и выше за один бланк с печатью»[1314]. В партийных кругах Петрограда обсуждалась возможность за 1–7 тыс. руб. приобрести в военном комиссариате 1-го городского района учетную карточку, освобождающую от воинской повинности[1315].

16 сентября в ВРТ при РВС 7-й армии слушалось дело сотрудников Новгородского УВК, продававших дезертирам сфабрикованные ими же удостоверения и проездные документы. Платой, кроме денег, служили спирт, рыба, картофель. Организатор дела – делопроизводитель военкомата Меньшиков – отличался чрезвычайно разгульным образом жизни: «вел крупную карточную игру и устраивал кутежи, швыряя деньгами без счету». Сбытом фальшивок «в чайных и по улицам города Новгорода» занимался красноармеец (как выяснилось, на службе не состоял и жил по поддельным документам) Туркин, «за что получал плату и пьянствовал вместе со всеми». Подельники Крутиков и Шашкин «вербовали покупателей», которых сводили с продавцами. Четверо фигурантов дела были приговорены к расстрелу (двое из них на момент вынесения этого решения были в бегах)[1316].

Чрезвычайно интересен непосредственный контакт продавца и покупателя подложных документов. Обычно эта процедура проходила в людных местах, в гостиницах, на вокзалах, где потребность в документе для желающих уехать была велика, а опытный продавец легко узнавал потенциальных клиентов. Дезертир Д. Монеев после ареста рассказал о своей «сделке» в Петрограде на Покровской площади: «подошел неизвестный, выше среднего роста, без бороды и усов, одетый в шинель (серую) и шапку защитного цвета и русских сапогах и спросил меня, почему я такой скучный, – наконец он мне предложил документ; мы зашли в сад при Покровской церкви, где он на заготовленном бланке написал на мое имя вышеозначенное удостоверение»[1317]. Другой задержанный дезертир дал следующие показания: «…нас перебросили на Балтийский вокзал для отправки на Нарвский фронт; но я не поехал, а взял свои вещи и самовольно хотел уехать домой, так как на руках у меня был увольнительный билет… но придя на Детскосельский вокзал, я встретил товарища, фамилии его не знаю, который тоже предложил мне поддельную увольнительную записку и пустую бланку с печатью, все это я взял и хотел сесть в вагон и уехать домой, но, подойдя к вагону, меня задержали»[1318]. Приведем еще одну похожую и, видимо, типичную историю: «Проходя по толкучке около Детскосельского вокзала… встретил… знакомого звать и фамилию, и где живет не знаю, и он мне предложил купить от кр<асноармей>ца, находящегося с ним, документы на имя Алуховича Петра… из 983 полевого запасного госпиталя об освобождении на два месяца»[1319].

Пограничное положение Петроградской и Псковской губерний, атмосфера нестабильности, отсутствие четких границ во многом наложили специфический отпечаток на дезертирский вопрос в уездах, расположенных по соседству с Эстонией и Финляндией. Общий хозяйственный кризис мучительно переживался на бесхлебном Северо-Западе, где не было к тому же «надежного крестьянского заслона»[1320]. Характеризуя ситуацию, сложившуюся в исследуемом регионе в 1919 г., А. А. Геронимус употребил понятие «разлив дезертирства», В. Лейкина говорила о «процветании дезертирства»[1321]. К началу 1919 г.