«Среда, из которой я вышла, была мне абсолютно чужда, и я никогда не раскаивалась, что оставила родной дом навсегда. Именно Париж стал для меня моим настоящим домом, естественной средой обитания… — вспоминала шестьдесят лет спустя блистательная Ида-Морелла Карская. — Мы были, как беспризорные дети. Покинув Россию, мы искали свободы — и здесь ее обрели. Но можно ли было предполагать, что желанная свобода так непроста и трагична?»

Талантливая и красивая Ида Шрайбман училась на медицинском факультете, а зарабатывала на жизнь всякими декоративными поделками — раскрашивала шарфы, делала декоративные панно, работала в мастерской дизайна.

Одно время, как и ее сестра Дина, она влюблена была в Поплавского. Это она и есть Морелла из самого знаменитого его стихотворения. Она отошла, оставив поэта сопернице — без памяти в него влюбленной и нежно ею самой любимой чахоточной сестре Дине. Она была умная девочка, Ида, она знала, как ненадежен влюбчивый, нервный Борис, но и она, умирая, помнила его руки: «…обнять вас за плечи, как Поплавский, не умел никто. (А ей было с кем сравнивать: „Мы были все несколько имморалисты и могли бы занять достойное место в романах Андре Жида“, — пишет она. — Б. Н.). Когда у него было меланхолическое настроение, он мог истерически поплакать на вашем плече, объясниться в любви, но всерьез этого не принимали: ему никто не верил, когда он говорил, что хочет завести семью».

Знаменитая художница Ида Карская. Она пережила сестер, мужа, Поплавского, Сутина, почти всех друзей из ее лихого «незамеченного поколения»…

А любой женщине, даже очень современной и богемной, хочется, чтоб было «по-настоящему», чтоб были семья, дети…

В Иду был влюблен молодой художник Сергей Карский. Она поверила в его надежность, вышла за него замуж в 1930-м и еще добрых сорок лет после его смерти вспоминала его с нежностью. И похоже — с непроходящим чувством вины: «Мне необычайно повезло в судьбе: я встретила Карского. Со мной рядом был умный, тонкий человек. Светловолосый, с красивыми светло-серыми глазами… Он великолепно знал языки, делал талантливые переводы (например, переводил на французский Мандельштама), работал в редакциях различных газет… сотрудничал с Альбером Камю. Был он также художником».

Сергей Карский родился в Приуралье, в семье ссыльного журналиста, социал-демократа. Потом семья уехала в Париж, где Сергей начал учиться. Но отец не вынес трудностей семейной и эмигрантской жизни, «пошел в Булонский лес и застрелился». Сергею было восемь лет. Мать вернулась с сыном в Россию и поселилась на Дальнем Востоке. Как видите, жизнь будущего художника и журналиста начиналась с немалых бед и странствий. Гимназию он окончил в Уссурийске, в Гражданскую войну жил у дяди, русского консула, в Шанхае, потом добрался до Парижа и поступил в Школу восточных языков. Это было в 1922 году — тогда имя его и появляется в дневниках Поплавского: они были в одной компании — Карский, Терешкович, Ланской, Минчин, сестры Шрайбман. Сергей занимался живописью еще с начала 20-х годов, ходил в академию, выставлял картины в салонах и кафе «Ротонда» — в 1924, 1925, 1926, 1927, 1928 …Он входил в группу «Через», участвовал в устройстве благотворительных балов. Семейная жизнь оказалась непредвиденно трудной, не из-за денег — на жизнь они худо-бедно зарабатывали: «Зарабатывал Сергей мало в редакциях газет, даже когда работал в „Монде“, подрабатывал тем, что иногда продавал свои картины. Я на своих декоративных заказах имела тогда больше. Только потом, когда муж стал зарабатывать получше, он попросил меня остаться дома. И, бросив все, я осталась…»

Вот тогда и случилось непредвиденное, то, о чем она думала до конца жизни со смутным чувством вины. Но пусть она расскажет сама — чудный, прокуренный голос с парижским и с откуда-то вдруг всплывающим то ли бессарабским, то ли южнорусским, то ли французским акцентом: «Я часто позировала мужу. Вот так сидишь, позируешь, несколько часов, а потом ему надо уходить на работу, и он поручал мне приводить в порядок его мольберты, мыть кисти. Я столько мыла его кисти, как никогда не мою свои. Часами позируй, потом кисти мой с мылом, суши их. Мне все это так надоело, что я взялась сама делать свои автопортреты.

В живописи в те годы я разбиралась меньше мужа, но она меня интересовала… Первый автопортрет дался мне нелегко… Однако я упрямо продолжала искать, работала несколько часов, и что-то вышло… Я побежала к соседке: „Васса, пойдемте, я покажу Вам мою картину“. Она пришла и была удивлена. Потом пришел муж со своим приятелем-художником. Я повесила портрет и напряженно ждала, что же он скажет, ведь художником был он, а я была курсисткой. Они долго смотрели, потом приятель сказал: „Сергей, на Вашем месте я бы ей запретил заниматься живописью. Для Вас это — конец“. Тогда мы отнеслись к этому как к шутке, и муж, конечно, продолжал рисовать, продолжала немного и я. Но однажды Сергей получил открытку от известного парижского критика, хотевшего посмотреть новые его работы. Он любил живопись мужа и даже покупал некоторые его картины. Сергей отправился к нему и вернулся совершенно бледный. „Что случилось? Он Вас выругал?..“ — „Хуже. Я вместе со своими картинами прихватил одну из Ваших“. И произошло… следующее: когда критик взял мою картину в руки, он воскликнул: „Господин Карский, это не Вы! Чья эта работа? У этого автора дьявольский темперамент! Кто он? Он далеко пойдет“. Когда „господин Карский“ вернулся домой, на нем не было лица, и он сказал: „Флаг живописи поднят высоко в воздухе, и несете его Вы, а не я“. Что я испытала в этот момент? Мне стало как-то больно и жутко: я поняла, что на сей раз действительно конец. Любимый мой человек, художник, бросает живопись, из-за меня. Я все же надеялась, что это только временно, что он все-таки вернется. Но он никогда больше к живописи так и не вернулся. К счастью, со временем эти переживания сгладились: Сергей полностью ушел в журналистскую… деятельность. Было ли это к лучшему для него, не знаю. Судить об этом я не вправе.

…Это мучило меня всегда. Сергей Карский был как художник лучше, чем я, — я это всегда сознавала. Вернее, он знал живопись, ее технику, лучше, чем я, а у меня не было никакой культуры…

Позволю себе провести параллель с Робером и Соней Делоне… у него была культура, а у нее была возможность делать и декоративные панно, и костюмы. Она была, вероятно, более приспособленной к жизни, более ловкой. В конце концов она-то и содержала семью. Она не живописец, а именно декоратор. Это была очень интересная, независимая, творческая личность. Очень трудно жить с мужем, который менее способен, чем жена: он плохо принимает это, ведь он привык руководить. Мужчина не прощает женщине победы над ним. У нас с Сергеем были странные отношения…».

Тема эта неотвязно всплывает в воспоминаниях Иды Карской. Вот она заговаривает о своих парижских соседях — о Гончаровой и Ларионове, с которыми она дружила:

«Отношения между ними были довольно странные. Внешне должно было показаться, что они недолюбливали друг друга, но жить один без другого не могли… Между ними было какое-то соперничество, что-то вроде профессиональной ревности, со стороны Ларионова — совершенно определенно. Как-то мы с ним сидели в кафе, и он сказал: „Я знаю, что она гениальна… Обещай, что ты будешь заботиться о ней, когда я умру“. Но она умерла раньше. А при ее жизни кто о ком заботился — он о ней или она о нем?.. Да, когда у него покупали картины, он просил купить и ее работы. Но бывало и такое, что ее картины он выдавал за свои, и она против этого не протестовала, а, улыбаясь, говорила: „Да, да, согласна“.