Глава 61

— Родители не могут отключить беспокойство, которое у них появляется сразу после известия, что они таковыми станут, — философски заметил отец.

Ирина услышала волнение в его голосе. Она потянулась через стол, чтобы быстро сжать его руку, а затем отстранилась. Это была та ласка, которую Барков мог принять на публике.

— Ты не можешь защитить меня от всего. Я уже взрослая.

— Я даже не мог защитить тебя, когда ты была ребёнком, — отец выглядел так, словно сказал что-то, чего не хотел. Это было удивительно.

И его слова не имели смысла. Может быть, он и не был таким заботливым, как её мать, всегда проводил долгие часы в офисе и приносил работу домой, но по-своему он всегда находился рядом. Разве не так?

— О чём ты говоришь?

Прежде чем отец успел ответить, подошёл официант с закусками. Барков допил свой бокал и попросил ещё один. Он попробовал суп, и дочь уже собиралась задать свой вопрос, когда он сказал:

— Ты помнишь, почему начала танцевать?

— Да, я сломала лодыжку, и после того как сняли гипс, доктор решил, что это хороший способ набраться сил.

— Ты помнишь, как сломала лодыжку?

— Я споткнулась и упала с лестницы.

— Не совсем так, — сказал отец.

Ирина не помнила многих деталей того дня, всегда полагая, что травма повлияла на её память. В основном это были вспышки и образы первых дней, когда она пыталась смириться с гипсом. Мама устроила для неё спальню в гостиной, так что ей не пришлось подниматься наверх. Ирине нравилось, как весело и необычно это было.

— Мама сказала, что я бежала по коридору, споткнулась и упала.

— Я уверен, что она так и сказала, но это не вся правда. В твоём несчастном случае виноват я.

Ирина, собираясь съесть ложку салата, отложила её и откинулась в кресле. Сердце заколотилось.

— Почему это ты виноват?

— Ты никогда не знала его. Но я вырос с отцом, у которого был ужасный характер. Он напивался и бил нас с матерью. Я поклялся, что не поступлю так со своей семьёй, и ни разу не ударил ни тебя, ни твою мать.

— Но как же крики?

Барков покачал головой.

— Я не мог остановить это. Твоя мама пыталась скрыть их от тебя, следила, чтобы двери были закрыты, но не всегда срабатывало. Во время одной из наших ссор ты пришла в нашу спальню. Я повысил голос. Твоя мама закричала в ответ. Ты испугалась и начала плакать. Я разозлился и накричал на тебя. Ты выбежал из комнаты и поскользнулась на лестнице. Потеряла равновесие. Я никогда не забуду звук твоего крика и вид твоей лодыжки, когда она распухла. Ты не подпускала меня к себе, даже чтобы отнести в машину. Прошло много времени, прежде чем ты снова доверилась мне, и ты никогда не переставала расстраиваться, когда я кричал.

Ирина смахнула набежавшие на глаза слезы. Она не помнила этого происшествия, но, услышав эту историю, вспомнила, как отец пришёл к ней после падения, и она испуганно прижалась к матери. Это было одно из самых ранних воспоминаний. С того ли случая началась та дистанция, которую она чувствовала между собой и отцом? Его вина и её страх? Это объясняло дискомфорт, когда люди повышали на неё голос или даже когда она думала, что они могут это сделать. Ведь его крики стали причиной несчастного случая.

— Я пообещал себе, что больше никогда не допущу этого, — Барков стукнул кулаком по столу.

Ирина удивилась, что не подпрыгнула.

— Если бы я мог уберечь тебя от боли, я бы это сделал. Именно поэтому заставил тебя выбирать между танцами и Тимофеем Соболевым. И почему хотел, чтобы ты осталась с Кириллом. Я думал, что один из них причинит тебе боль, а другой будет держать в безопасности.

— Ты перепутал мужчин, — сказала Ирина. — Есть лучшие способы показать кому-то, что он тебе небезразличен, чем контролировать его жизнь.

— Это было всё, что я смог придумать, — сказал отец, потирая рукой челюсть. — Может, это и неправильно, но это не значит, что я тебя не люблю. Надеюсь, ты это знаешь.

— Простите. Всё в порядке?

По замечанию официанта Ирина поняла, что никто из них не притронулся к первому блюду.

— Всё в порядке, — сказал Барков, его глаза по-прежнему были устремлены на Ирину.

— Могу я попросить подогреть ваш суп или принести другой?

Отец провёл рукой по воздуху.

— Нет, не нужно.

Подбородком он указал на Ирину:

— Ты будешь есть?

Ей было наплевать на салат.

— Уберите его, — сказала она.

Когда официант ушёл, судорожно сжимала салфетку и не знала, куда смотреть. Ей нужно было осмыслить последние несколько минут. Это было самое сильное проявление чувств со времени смерти её матери и самое откровенное, которое они когда-либо проявляли друг к другу.

Как будто на этой неделе требовались новые эмоциональные перепады.

Признание того, что она любит Тимофея, было чудесным, хотя и ошеломляющим. Честность отца была совсем другим откровением, и она не знала, как на это реагировать. Частично хотелось накричать на него за выбор, который он ей навязал, и за то, как с ней обращался. Часть её хотела плакать из-за потерянных лет эмоционального расстояния между ними, а другая часть испытывала облегчение от того, что немного лучше понимает глубинные проблемы.

Барков нарушил молчание.

— Ты сердишься на меня?

Ирина не знала, как долго она молчала, но заказанный ею лосось волшебным образом оказался перед ней.

— Я бы не сказала, что сержусь. У меня много чего вертится в голове, но в основном думаю, что мне грустно.

— Грустно?

— Да, потому что вместо того, чтобы доверять друг другу, мы действовали из страха. Ты боялся, что мне будет больно. Я боялась разозлить тебя. Не самая лучшая основа для отношений