Теперь Вашингтон уже не мог гарантировать безопасность американской столицы. Он повел свою разбитую армию на север, выслав вперед Александра Гамильтона и Генри Ли — сжечь мельницы, чтобы они не попали в руки к противнику. Поздно вечером 18 сентября Гамильтон предупредил Хэнкока, что на рассвете в город могут войти британцы. Началась паника. На залитые лунным светом улицы высыпало столько народу, как в хороший базарный день. «Конгресс гоняли, словно стаю куропаток, из Филадельфии в Трентон, из Трентона в Ланкастер», — вспоминал потом Джон Адамс. К тому времени он уже сильно разочаровался в человеке, которого сам когда-то поставил во главе Континентальной армии. «О небо! Даруй нам одну великую душу! — восклицал он в своем дневнике. — Один деятельный, умелый и способный человек навел бы порядок в этой смуте и спас страну».

Но британцы заняли Филадельфию только через неделю, и у Вашингтона было время запастись всем необходимым. Используя свои чрезвычайные полномочия, он отправил в город Гамильтона с сотней солдат для реквизиций провианта и других товаров. Множество солдат осталось без одеял и теплой одежды, целая тысяча ходила босиком, а зима была уже не за горами. За два дня Гамильтон набрал много добра, не забыв и о порохе, щедро раздавая горожанам расписки (Вашингтон надеялся, что потом они смогут возместить свои убытки). Между тем, презрев все строгие приказы, его солдаты занимались мародерством в округе, терроризируя население и посягая даже на храмы.

Беда не приходит одна: в ночь на 21 сентября британская пехота прошла лесом к Паоли и, не открывая стрельбы, переколола штыками около трех сотен спящих американцев — отряд под командованием бригадного генерала Энтони Уэйна, прозванного Бешеным Энтони. На рассвете они сами пришли в ужас при виде груды окровавленных тел.

Двадцать шестого сентября британская армия вступила в Филадельфию. Перепуганные горожане радостно ее приветствовали — также, как совсем недавно американские войска, уходившие к Брандевин-Крик. Толпа состояла в основном из женщин и детей, мужчины сбежали. «Обладание нашими городами, при том, что мы сохранили армию, принесет [британцам] мало пользы… Им нужно покорить наше оружие, а не беззащитные города», — бодро писал Вашингтон Генри Лоренсу.

Филадельфию занял только небольшой отряд англичан и гессенцев под командованием Корнуоллиса, а генерал Хоу с основными силами расположился в Джермантауне, в шести милях на северо-восток от столицы, неподалеку от реки Скулкилл. Эту позицию он выбрал продуманно: со всех сторон лагерь окружали ручьи, овраги и ущелья, а каменные дома на главной улице, протянувшейся на две мили, были обнесены заборами или живой изгородью, которые могли служить укрытием. Кроме того, два полка были посланы захватить небольшой американский форт на реке Делавэр.

Узнав о том, что в распоряжении Хоу остались только девять тысяч человек, Вашингтон приободрился и решил повторить свой трентонский подвиг, тем более что под его началом были восемь тысяч солдат Континентальной армии и три тысячи ополченцев. Это последний шанс одержать победу до наступления зимы, доказывал он на военном совете 3 октября. «Пора напомнить англичанам, что американская армия всё еще существует».

Уже вечером войска, разделенные на четыре далеко отстоящие друг от друга колонны, выступили на юго-восток, двигаясь строго параллельно, чтобы к рассвету, оставив позади 15 миль пути, подойти к Джермантауну. Вашингтон с Салливаном вели три тысячи солдат по основной дороге; слева шли пять тысяч под началом Грина, еще дальше — тысяча ополченцев генерала Уильяма Смолвуда по старой индейской тропе, а справа — две тысячи пенсильванцев генерала Джона Армстронга вдоль реки. Если всё пойдет по плану, центральная колонна Вашингтона неожиданно обрушится на британцев, а колонна Грина зайдет сбоку и прижмет их к реке.

Чтобы в потемках не перестрелять друг друга, всем солдатам было велено прикрепить к шляпам белые бумажки. Как нарочно, полк из Нью-Джерси нарядился в красные мундиры, захваченные у англичан, — далеко ли до беды! А тут еще спустился плотный туман, скрывший колонны друг от друга.

Как и в прошлый раз, график движения соблюсти не удалось и эффекта неожиданности не получилось: один из лоялистов предупредил англичан о приближении американцев. Колонна Вашингтона была еще в пути, когда небо над горизонтом просветлело. Впереди послышалось щелканье мушкетных выстрелов. Разглядеть что-либо в тумане было совершенно невозможно, оставалось лишь гадать, что там происходит. Пороху хватило бы только на 40 выстрелов, и Вашингтон подозвал к себе Пикеринга: «Боюсь, генерал Салливан понапрасну тратит заряды. Скачите к нему и скажите, чтобы поберег их».

Пикеринг растворился в тумане. Оттуда доносились звуки яростной схватки и крики: «Бей кровавых собак! Отомстим за Уэйна!» Когда Вашингтон, наконец, вышел к окраинам Джермантауна, ему открылся апокалиптический вид: британцы, вынужденные отступить, подожгли поля гречихи, и дым смешивался с туманом и пороховой гарью. Несмотря на то что уже рассвело, здесь по-прежнему стояла тьма. Однако по краям дороги валялись брошенные палатки и орудия; значит, план всё-таки удался, надо продолжать.

Колонна двинулась по главной улице города — и была встречена свинцовым дождем. Сквозь мглу удалось разглядеть, что пули летят из окон трехэтажного дома, в котором засела рота солдат. Это был красивый особняк, выстроенный из местного сланца, сверкающего вкраплениями слюды; в прилегающем к нему садике стояли классические скульптуры. Британцы забили и забаррикадировали двери, закрыли ставнями большинство окон и превратили дом в крепость. В какой-то момент Вашингтону даже показалось, что все его усилия разобьются об это единственное, но непреодолимое препятствие. Он созвал офицеров для летучего совещания. Большинство склонялось к тому, чтобы обойти этот дом и двигаться дальше, оставив один полк для подавления очага сопротивления; но Генри Нокс авторитетно заявил, что по правилам военного искусства, находясь на вражеской территории, нельзя оставлять у себя в тылу укрепленный замок. Это замечание, произнесенное густым басом Нокса, звучало внушительно.

По приказу Вашингтона подполковник Уильям Смит подошел к дому с белым флагом, чтобы передать требование сдаться, и тут же был убит. Тогда Вашингтон бросил против упрямцев целых три полка, а Нокс принялся палить по дому из четырех орудий, но каменные стены, казалось, были непробиваемы. Штурм продолжался уже полчаса, и за это время силы Хоу успели перегруппироваться. Отряды американцев упрямо продолжали штурмовать дом; во дворе валялось множество трупов; тех, кому удавалось подобраться к самым окнам, закалывали штыками. Трем полкам удалось убить всего четырех британских солдат, потеряв не менее семидесяти пяти человек.

Видя, что творится, Вашингтон решил наплевать на правила военного искусства и отдал приказ двигаться дальше. Сам поехал впереди на своем заметном белом коне.

Салливан подскакал к нему и умолял не подвергать себя опасности. На какое-то время генерал согласился ехать позади, но затем вновь вырвался вперед. Ему казалось, что британцы отступают, охваченные смятением; еще немного — и он приказал бы идти на Филадельфию.

Но это были не британцы. В густом дыму и тумане четыре американские колонны потерялись, а потом принялись палить друг в друга. Кто-то закричал, что враг обошел их сзади, и американцы побежали. Вашингтон приказал майору Бенджамину Толмеджу поставить поперек дороги лошадей, чтобы остановить это паническое бегство, но обезумевшая пехота обтекала животных или протискивалась между ними. Вашингтону казалось, что у него дежавю: как и больше года назад, в Кипс-Бей, он кричал на бегущих, даже бил их плашмя своей саблей — бесполезно. В то же время люди Грина тоже бросились назад. Всё сражение продлилось не больше трех часов.