— Ну, пойдём домой, Анна Николаевна уже ждёт тебя.

— Ждёт?.. — с тревогой в голосе воскликнул Боря.

— Ждёт, ждёт, я сказал, что ты сегодня утром придёшь. Эх, и попало же мне вчера за тебя…

— За меня? — с ещё большим беспокойством переспросил Борис.

— Ну да, за тебя. Тётка-то телеграмму твою раньше меня прочитала! Мне, конечно, ничего не сказала, а Косте и Кате объявила. Я вчера с вокзала возвращаюсь, а они все трое сидят и ждут, и первым вопросом было, а где Борис. Ну, я, конечно, сказал, что проводил тебя в общежитие, тут же и влетело. Как это я смел родного племянника, которого столько лет не видел, вместо дома сразу в какое-то общежитие тащить? Одним словом, попало, — говорил довольно весело дядя Митя, подымаясь с Борисом по скрипучей лестнице на второй этаж.

Их разговоры и шаги услышал прежде всех пёс, лежавший в прихожей, и глухо гавкнул (у Дмитрия Болеславовича, как мы знаем, страстного охотника, никогда не переводились собаки, был у него и в то время тёмно-коричневый породистый сеттер по кличке Азор), а затем услышала шум и находившаяся на кухне Анна Николаевна. Она открыла дверь и вернулась к плите, на которой что-то шипело и потрескивало. Дядя Митя молча прошёл через кухню в маленькую тёмную комнатку и, гремя стулом, стал снимать с себя рабочую одежду.

— Опять, Дмитрий, ты мне всю комнату запачкаешь своим барахлом! Когда только ты от этой своей земледельческой затеи откажешься? — недовольно заметила Анна Николаевна и вышла из кухни навстречу стоявшему у порога Борису, которого с любопытством обнюхивал Азор.

Увидев тётку, племянник густо покраснел и после бессвязного приветствия невнятно проговорил:

— Анна Николаевна, вы уж простите меня за мою глупость!

— Ах, «простите»? Так ты, значит, всё-таки к развратной женщине в гости пришёл!.. — сурово начала она, но в это время откуда-то из самого далёкого угла квартиры раздалось:

— Мама, ты же обещала!

— Что я обещала? — откликнулась Анна Николаевна. — Что я обещала? Что встречу Борю как родного племянника. Я так и встречаю, и говорю с ним, как с родным. Пирог вон к его приезду испекла, а вам с отцом всё не так! Чем матери замечания делать, вставали бы лучше, ведь давно уж там с Катериной шушукаетесь да хихикаете! Вставайте, завтракать будем. А ты чего стоишь истуканом? Проходи в столовую, — и она слегка подтолкнула Бориса за плечи.

Только тут он осмелился посмотреть на неё и увидел в её чёрных, всё ещё красивых глазах лукавые, чуть насмешливые огоньки, а на лице добродушную, и какую-то как бы беззащитную улыбку. Почти шёпотом она сказала:

— Иди, иди! Знаю, что ты по глупости, по молодости то письмо написал, хотя оно очень обидело меня тогда, ну, да теперь всё перегорело. Да и ты, наверно, поумнее стал. Вон, у тебя уже трое детей есть, когда только успел? Иди, садись, сейчас и молодожёны встанут, будем завтракать.

Она ещё раз подтолкнула Бориса ко входу в столовую, а сама вернулась на кухню.

Алёшкин прошёл в эту единственную, более или менее большую комнату в квартире. В наружной уличной стене столовой имелась застеклённая дверь, которая вела на закрытую веранду. В другой стене было два окна с видом на двор, между которыми стоял большой обеденный стол, хорошо знакомый Борису по Кинешме. У внутренней стены стоял старый угловой диван, одной своей стороной прислонённый к печке. Диван этот, рябковский, Борис тоже сразу вспомнил. Рядом с дверью, выходившей на веранду, громоздился старый кинешемский буфет, рядом с ним пианино — вещь новая, заменившая рояль. Стол окружали несколько кресел и стульев. Дверь в стене около дивана вела в маленькую комнатку, из которой раздавались шорохи одевавшихся людей и их весёлое перешёптывание.

В столовую можно было попасть и из прихожей через маленькую проходную комнатку, большую часть которой занимал письменный стол, заваленный книгами и рукописями. На стенке над ним помещались многочисленные полки с книгами. У противоположной стены стоял старенький узкий диванчик. Впоследствии Борис узнал, что он служил спальным местом дяди Мити, который каким-то чудом умещался на нём. В углу, ближе к выходной двери, лежала подстилка Азора.

Анна Николаевна вышла из кухни и, желая дать Борису возможность почувствовать себя своим, а также и для того, чтобы у молодых было время привести себя в порядок, сказала:

— А ведь с Азором-то ещё сегодня не гуляли! Борис, возьми-ка поводок, выведи, пожалуйста, его. Да только во дворе не выпускай, а то тут «нижняя» крик поднимет. У неё плюгавенькая собачушка есть, как только Азор её увидит, так и кидается на неё. Он с ней поиграть хочет, а она, дура, визг на всю улицу поднимает, ну и хозяйка ей помогает. Ты его в конец улицы к сосенкам веди. Он там побегает, а потом сам прибежит.

Дядя Митя, услыхав распоряжение жены, вышел полуодетый из тёмной комнаты:

— Не надо, Анюта, я его сам выведу.

— Ладно, ладно, одевайся скорее, а то тебя опять полчаса ждать придётся! А с Борисом ничего не случится, пусть прогуляется с Азором, ему это тоже только на пользу пойдёт.

— Конечно, конечно, — заторопился Борис.

Надев кепку и взяв в руки поводок, он крикнул:

— Ну, Азор, пойдём.

Тот вскочил, спокойно подождал, пока ему прицепят к ошейнику поводок, и лишь потом рванулся к выходу. Это был сильный пёс, и Борису стоило немалого труда удерживать его стремление как можно скорое оказаться на полной свободе.

Через несколько минут они подошли к концу переулка. Перед ними была небольшая сосновая рощица из трёх десятков сосен, а дальше простирался большой пустырь, кое-где прорезанный огородами. Подойдя к рощице, Борис отстегнул поводок и с некоторой тревогой посмотрел на весело помчавшегося к пустырю Азора. «А ну, как он от меня убежит? Тут уж на меня дядя Митя на всю жизнь обидится, да и жалко такого пса потерять!»

— Азор, Азор! — крикнул Борис и свистнул.

Азор обернулся и с ещё большей быстротой понёсся к пустырю. Какое-то время он был невидим, скрывшись в густых зарослях полыни и лопуха, затем, наверно, справив свои собачьи дела, пёс, весело повизгивая, с такой же скоростью примчался к Борису и, ткнувшись носом в его колени, чуть не сбил его с ног.

Борис погладил собаку по мягкой голове и сказал:

— Так-то вот, Азорка! А хорошие люди на свете есть! Как только я плохо ни думал про Анну Николаевну, как плохо про неё ни говорили, а она… Да, мне ещё надо многому