поездки мы заезжали к Хуану Мартину и его семье в Осло, но только на несколько дней. Думаю, сыну было удобнее любить меня издалека. Он прожил в Норвегии много лет и привык к ее культуре, очень отличающейся от нашей. В нем ничего не осталось от юного революционера, который бежал от Грязной войны; он превратился в пузатого господина, голосующего за консерваторов. Впрочем, тамошние консерваторы левее здешних социалистов.

27

В тот год, когда я отослала тебя в Норвегию, чтобы разлучить с возлюбленной из супермаркета, по дороге в лесную хижину мы с Харальдом заехали к тебе на ферму. Лососевая аквакультура процветала уже более двадцати лет, страна была крупнейшим поставщиком этой рыбы в мире. Норвежцы достойны восхищения, Камило. Они были бедны, пока не отыскали на севере нефть и в их руки не упало целое состояние. Вместо того чтобы тратить его впустую, как случается во многих других местах, они обеспечили процветание для всего населения. С той же практической хваткой, любовью к науке и умением распоряжаться собственностью, которые так пригодились в разработке нефтяных месторождений, норвежцы создавали и лососевые фермы.

Во фьорды, где располагалась твоя ферма, лето приходило с опозданием, на тебе была оранжевая куртка, ярко-зеленый спасательный жилет, шапка, шарф, сапоги и резиновые перчатки. Мы увидели тебя издалека, ты расхаживал по узкой дорожке, соединяющей плавучие клетки с лососем; под розовым облачным небом, в окружении заснеженных гор, отражающихся в недвижной поверхности ледяной воды, ты походил на космонавта. Воздух был таким чистым, что больно было дышать. Жизнь на лососевых фермах была суровой, и я с удовольствием наблюдала, что многие женщины трудятся наравне с мужчинами. Если в тебе и были элементы мачизма, доставшиеся, разумеется, от Этельвины, а не от меня, там ты утратил их навсегда.

Теоретически ты мог бы откладывать всю свою зарплату целиком, но ты никогда не умел обращаться с деньгами, они утекают у тебя между пальцев, будто песок, и в этом ты тоже напоминаешь свою мать. Ты тратил деньги на пиво и аквавит для всех своих товарищей. Зато тебя все любили. Я беспокоилась, не завелось ли у тебя подружки, а то и нескольких, — так или иначе, цель поездки и заключалась в том, чтобы тебя отвлечь и заставить забыть даму сердца. Харальд прежде меня догадался, что мысли твои сейчас о чем-то другом.

На переработке рыбы все женщины выглядели одинаково, укутанные с головы до ног, в голубых фартуках и пластиковых шапочках, под которые заправляли волосы, но когда наступало время аквавита, становилось очевидно, что некоторые из них были красивыми девушками твоего возраста, которые устроились на временную подработку или проходят летнюю университетскую практику.

— Ты обратила внимание, что Камило на них даже не смотрит? — заметил Харальд.

— Точно. Чем же он тогда занимается?

— Читает проповеди о несправедливости, бесконечных нуждах человечества и своей печали из-за того, что не в силах их удовлетворить. Ходит озабоченный и мрачный, вместо того чтобы любоваться пейзажами, — сказал Харальд.

— И совсем не говорит о девушках. Может, он гей? — спросила я.

— Нет, но нельзя исключить, что он стал коммунистом или собрался податься в священники, — ответил Харальд, и мы рассмеялись.

На второй день ты поинтересовался, верим ли мы в Бога, и вчерашняя шутка показалась мне куда менее забавной. В жизни Харальда религия занимала последнее место. В детстве он посещал с родителями лютеранские службы, но много лет назад отошел от религии. Я же воспитывалась в своего рода католическом язычестве, постоянно торгуясь с небесами с помощью обетов, молитв, свечей и месс, поклонения кресту и фигуркам святых. Магическое мышление, не более. Когда я рассталась с Фабианом и воссоединилась с Хулианом, меня отлучили от церкви за прелюбодеяние. Я воспринимала это как наказание, семья и общество наложили на меня клеймо изгоя, но никакого духовного воздействия это не оказало. Я прекрасно обходилась без церкви.

В том же 1993 году, перед тем как отправиться к тебе в Норвегию, я выполнила обет, который дала падре Хуану Кироге, когда тебя арестовали за осквернение Памятника спасителям отечества, ныне переименованного в Монумент Свободы, и выполнение которого откладывала год за годом. В тот день я на коленях пообещала святому, что, если он вернет мне внука живым, я пройду пешком добрую часть Камино-де-Сантьяго-де-Компостела[27]. Сделать это мне предстояло одной во время путешествия по Испании, когда Харальд уехал на Амазонку. В свои семьдесят три года я была самой старой среди тех, кто совершал паломничество из Овьедо в Сантьяго, и все-таки шестнадцать дней шла пешком с посохом в руках и рюкзаком за спиной. Это были дни усталости и восторга, незабываемых картин природы, трогательных встреч с другими паломниками и духовных размышлений. Я вспомнила всю свою жизнь, и когда мы наконец прибыли в собор Сантьяго-де-Компостела, пришла к выводу, что смерть — это всего лишь дверь в иное существование. Душа выходит за пределы тела и начинает новую жизнь.

Такова была первая из моих бесчисленных мыслей о вере, Камило.

Ты вернулся из Норвегии раньше срока, не имея ни малейшего желания восстанавливаться в университете, и решил поступить в послушники. Я была против: ни мне, ни кому-либо из знавших тебя людей в голову бы не пришло, что ты выберешь этот тернистый путь.

— Это не призвание, это каприз! — кричала я.

С тех пор ты напомнил мне об этом раз сто. Я чуть не отправилась к местному главе ордена, или как называют у вас начальника иезуитов, чтобы высказать ему все, что думаю по этому поводу, но Харальд и Этельвина меня отговорили. Тебе вот-вот должно было исполниться двадцать два, и они полагали, что бабушке не следует лезть в дела взрослого внука.

Не беспокойтесь о Камилито, сеньора, священники его к себе все равно не возьмут, его выгонят за хамство, — утешала меня Этельвина.

Теперь мы знаем, что все сложилось иначе. Тебя ожидали четырнадцать лет учебы и послушничества и только затем — священство.

Единственный способ объяснить твое духовное преображение, Камило, — это перечитать то, что ты писал мне много лет спустя из Конго, будучи уже рукоположен. Может быть, ты не помнишь того письма. Те же люди, с которыми ты трудился бок о бок и которым служил, напали на миссию и подожгли ее, изрубили мачете двух прекрасных монахинь, которые в ней жили. Ты спасся чудом; кажется, ездил в это время за продуктами для школьников. Об этом писала пресса по всему миру, а я чуть не сошла