«Ладно, ладно, это пускай останется». А остальное — стереть. Юных Реставраторов в тот ее первый день в Детском саду, когда ее взяли в кольцо и, тыча пальцами, обзывали русской, проклиная цитатами из Чао Ли Суня, а она стояла и надсадно выла, вспомнив о своей матери; о той, что умерла и бросила ее одну. «О! И вот эти теплые воспоминания детства, — думала Милена, со злым сладострастием раздирая образы в клочки. — И вот эти годы моего детства золотого». Когда есть ее усаживали отдельно, как прокаженную, а Няни укоризненно покачивали головами. Когда чувствовала себя тупицей, чужой для всех и помалкивала в тряпочку. И еще все те годы и годы чтения, все те книги, весь тот труд — все это Милена разрывала в клочья, предавая мраку забвения.

«Не надо», — шептал голос из будущего.

Детский сад был уничтожен.

И ВОТ МИЛЕНУ СНОВА СВАЛИЛИ вирусами, и на этот раз они одержали верх. Как это происходило, Милена толком не помнила. Помнилось лишь, что она сделалась какой-то присмиревшей, осунувшейся, бледненькой аккуратисткой с глыбами знаний, вбитых ей в голову, а также с полезными математическими способностями.

— Что ж, вас совсем уж было подготовили к Считыванию, — рассказывала ей Старшая наставница. — Но послать вас туда мы не смогли, вы были очень больны. Мы, разумеется, ввели вам лишь образовательные вирусы. Дефектами личности занимаются только Доктора, но обычно после Считывания. Хотя я уверена, что Считывание вам скоро назначат. — Старшая наставница улыбнулась ей, как ровне; как-никак Милена считалась уже взрослой, выпускницей. — Мы очень рады, что информация в конце концов возобладала. Для вас это, наверное, просто блаженство.

— О да, конечно, — тускло произнесла Милена.

— Между прочим, то, что вы не прошли Считывание, никак не сказалось на вашем Размещении. Теперь мы вас будем называть Джек Хорнер. Поздравляем, мисс Шибуш: вам выпала Изюминка[17]. Вас разместили стажироваться в Зверинец, то есть в Национальный театр! Это одно из самых почетных Размещений за всю историю Медучилища. Мы даже не можем припомнить аналогичные случаи.

Наставница, подавшись вперед, пожала Милене руку.

— Мы все вами так гордимся, мисс Шибуш!

То, что Милена не отвечала, а лицо у нее осунулось и одрябло, и рот на замке, ее не удивляло. Она видела Милену во время болезни. Если и удивляться, так это тому, как она вообще выкарабкалась.

Роуз Элла, прежде чем исчезнуть из жизни Милены подобно Древу Небес, оказала ей неоценимую услугу. Она огласила свое мнение в бюро по Размещению. В бюро как раз тогда заседала Мойра Алмази, как представительница Зверинца. Милена, оказывается, была у Роуз Эллы подшефной на особом счету. Уже спустя годы Мойра Алмази рассказала Милене, что именно говорила о ней Роуз Элла.

— Сложно предположить, — докладывала она на бюро сухим и профессиональным тоном, — где еще субъект с такими запущенными дефектами, как у мисс Шибуш, может найти применение, кроме как в театре.

Вот так Милена и вышла из стен Медучилища — на чисто подметенные улицы, где старый хлам был уже убран, как он был убран и из ее собственной памяти. Далеко позади — за чужим языковым барьером — осталась Чехословакия. Те первые годы в Англии для нее теперь тоже не существовали. Пройдет еще шесть лет, прежде чем она встретит Ролфу, и лишь после этого сумеет их восстановить. Она ощущала себя несвежей, грязной, словно вирусы ползают по ее коже, как паразиты. Нестерпимо хотелось вымыться, отскоблиться.

Солнце, облака, новые камни на мостовой, случайно оброненный на них кочан капусты — все казалось каким-то приплюснутым, утяжеленным, замедленным. Вирусы внутри нашептывали, как привидения. Они грозились сообщить Милене название улицы, когда она была построена, и как звали архитекторов, и кто из известных людей на ней когда-либо проживал. Милена вышла из Медучилища в этот незыблемый мир. Она была свободна — не считана, но благополучно размещена. Ей удалось избежать своей участи. Но радости от этого не чувствовалось. Теперь она была взрослой, и мир сам по себе состарился.

Несколько месяцев спустя она узнала, что отец Роуз Эллы, возвращаясь из Камбрии, погиб во время того урагана.

На него упало дерево.

ПРОШЛИ ГОДЫ, и вот среди деревьев и цветов Гайд-парка уже танцевали Крабовые Монстры.

Они двигались, кокетливо подгибая под себя лапы, держа перед собой на весу огромные клешни. Танец происходил перед воротами Запретного Города. Крабовые Монстры правили миром. Они были большущие, оранжевые, с глазками-бусинками.

Оранжевыми Монстры были потому, что их сварили. Троун никак не могла представить себе крабов, поэтому Милена купила их на рынке, сварила и выскребла мясо. После варки крабы изменили цвет. Так что, в сущности, Монстры были копией с мертвой, пустой оболочки.

В ожидании затихли дети. Чуть колыхаясь в струях восходящего воздуха, помаргивали звезды.

И вот появился кролик Багс Банни.

Он тоже был здоровенным, но при этом плоским, как рисунок. Он сразу же пустился в пляс, слегка на китайский манер. Хитро посмотрев на аудиторию раскосыми глазами, он начал петь китайскую песню с каким-то гангстерским американским акцентом.

Внимающие дети разразились аплодисментами и радостно-изумленными выкриками. Багс на секунду приостановился откусить кончик у морковки, после чего продолжил петь с набитым ртом. Он танцевал вокруг Крабовых Монстров, время от времени тыча морковкой в их косоглазые морды.

Рядом с Миленой стояла в темноте Мойра Алмази, покачивая головой и прикрыв глаза. При этом она тоже улыбалась. Милена огляделась по сторонам. У всех на лицах было несколько растерянное изумление: радость, хотя и несколько растерянная.

Багс зажег морковки с таким видом, будто это были сигары. С шипением погорев некоторое время, те вдруг взорвались, покрыв физиономии Крабов сажей. На секунду Монстры оторопели. Багс, зависнув в воздухе, послал всем воздушный поцелуй, маша лапами, как крыльями. А затем со звонким щелчком испарился. Крабы пустились в погоню.

Троун Маккартни с заговорщицкой улыбкой сидела возле Мойры. Улыбкой она как бы стремилась показать, что они с Миленой сработали в высшей степени профессионально, можно сказать в унисон, и теперь вправе претендовать на триумфальные почести.

Это был спектакль, растянувшийся у Троун на весь вечер. Видно было, что она выкладывается по максимуму. «Мы», — говорила она про себя и Милену. «Мы», — и так все время, подразумевая партнерство равных. Она пыталась максимально сосредоточить внимание на себе: говорила перед труппой от общего лица, помыкала, вникала в мелочи. Отчего Милена на ее фоне смотрелась мелкой, незначительной, скучноватой. Когда они усаживались на общем собрании смотрителей Зверинца, Троун подмигнула Милене и энергично подняла большой палец вверх.