Но сейчас в ее улыбке было нечто иное.

Это была улыбка умиротворения, расслабленности. Не бросались в глаза натянутые жилы на шее, разгладились морщины возле рта. Она как будто поправилась после болезни, став моложе, ярче, доброжелательней. Доброжелательность распространялась на Милену.

Милена в ответ тоже облегченно улыбнулась. Облегченно потому, что не приходилось притворяться; потому, что Троун сейчас вызывала у нее вполне искреннюю симпатию. На какую-то секунду проглянуло то, как могла и должна была строиться их работа.

Тем временем Багс рисовал на древних стенах Города ворота. Затушевав проход черным, он легко сквозь него проскользнул. Крабовые Монстры попробовали было пройти следом, но лишь стукнулись о камни стены. Для них прохода в Запретный Город не существовало.

А Багс уже сновал сзади, держа в руках коробку, на которой стояла надпись на китайском: «Фейерверки». Воткнув в нее одну из курящихся морковок, Багс спрятался.

В небе расцвели букеты розовых и зеленых соцветий, распускаясь под хлопки и грохот разрывов. Облачками плыли белые султаны дыма.

А сквозь сполохи света и плывущий дым плавно снижался Драконий Корабль.

Он представлял собой туго свернутый чешуйчатый ком — единственное, что смогла удачно представить Троун.

Постепенно ком разматывался, медно отливая чешуей. Выпростались изогнутые куриные лапы со стальными когтями, за ними голова с мордой как у пекинеса и гривой серебристых волос. Вскинув голову, Дракон-пекинес зарычал, обнажив акульи зубы, а ветвящиеся волосы защелкали, как плети. Милена смотрела на немигающую желтоглазую уродину, настолько достоверную, как будто она вылуплялась у Милены из-под кожи.

Дракона придумала, собственно говоря, не Троун. Идея пришла Милене, уже вполне готовая и требующая немедленного воплощения; Милена в последнюю минуту перенесла образ на запись. Она хотела поделиться замыслом с Троун, но было как-то недосуг. И вот теперь Троун смотрела на Милену с ледяной яростью — уже без тени улыбки, и снова появились черные круги вокруг глаз. «Ну вот, опять пошло-поехало», — обреченно подумала Милена.

Дракон собрал в кучу Крабов, которые были его побочным потомством. Крабы, оказывается, тоже бывают детьми. Дракон зашипел, и от чешуи у него пошел пар. Полыхнув из пасти языком пламени, он вознесся в небо, унося с собою Монстров на справедливый суд.

Багс проводил взлетающего к звездам Дракона салютом. В нем была сила обаяния, а также неоспоримая способность дурачиться и дурачить. Он был заступником детей, чья единственная сила состоит в способности любить и прощать или реветь, пока их не услышат.

ВОТ ТАК МИЛЕНА И ПРОВЕЛА тот вечер, перешедший в ночь. После представления — в конце которого Троун демонстративно от нее отвернулась — она еще долго шла до дома. Придя, зажгла свечу и поставила ее на подоконник. То была свеча трудов, которую она зажгла еще в детстве. Работа заменила ей любовь. А любовь — или разговоры о ней — приобрела горький привкус утраты дома.

Она уже скопила достаточно денег, чтобы обзавестись стулом, хотя письменного стола у нее все еще не было. Поэтому большой серый фолиант она раскрыла на подоконнике. «Песнь Шестнадцатая». Милена работала над «Комедией» уже полтора года.

Она опустила голову на раскрытую книгу, словно это была грудь возлюбленного. Ей хотелось работать. Ей нужно было работать, но чувствовалось, что мир каким-то образом смыкается и теряет очертания, сливаясь с темнотой. И она беспомощно соскользнула в сон, безотчетно покоряясь тяготению эпохи, в которой ей хотелось находиться.

А снаружи на улицах по-прежнему радостно напевали дети.

СВЕЧА ТРУДОВ ДОГОРЕЛА. Было поздно — или рано — настолько, что над крышей Раковины успело показаться солнце, осветив комнату Милены. Милена проснулась оттого, что кто-то легонько тронул ее за рукав. Она подняла голову с фолианта «Божественной комедии» и оглянулась.

В комнате находилась Мойра Алмази. Зрение у Милены из-за сна было еще слегка размыто, а в глаза словно попали соринки. От этого возникало иллюзорное впечатление, что Мойра излучает яркий свет, который в то же время вносит в ее портрет ретушь, сглаживающую морщины и шероховатость кожи. Волосы у нее казались ослепительно белыми.

— Милена, — сказала Мойра приглушенным голосом. — Милена, тут у нас что-то произошло.

Милена села, машинально приглаживая волосы, по обыкновению стянутые в тугой пучок. Мойра протягивала ей толстую стопку бумаги. Бумага лежала и на полу. Милена так же машинально приняла предложенные листы и бессмысленно на них уставилась.

Бумага была в нотную линейку, и на ней было написано:

«Divina Commedia»

Cantiche Uno

Inferno

Canto I

Piccolo

2 Flauti

2 Oboi

Corno inglese

Clarinetto piccolo (Es)[18]

Некоторое время Милена не могла понять, в чем дело.

— Сегодня ночью, после концерта, — сказала Мойра, — был вызов по всем Терминалам. Последовало указание найти бумагу. При необходимости вскрыть запасы. Выдачу и расход тщательно фиксировать.

2 Clarinetti (В)

Clarinetto Basso

2 Fagotti Contrafagotto

4 Corni (F)

3 Trombe (B)[19]

— Кто это написал? — все еще ничего не понимая, спросила Милена. Музыка была не ее.

— Консенсус, — ответила Мойра. — Милена, Консенсус написал оркестровку. Терминалы, все вместе. Прошлой ночью. Они написали ноты. По две Песни каждый.

— Все сто? — У Милены даже в голове помутилось, настолько ее сейчас переполняли эмоции. — Он оркестровал ее, всю?

Мимоходом подумалось о собственной работе.

— Все произведение?

Мойра лишь молча кивнула, не решаясь даже улыбнуться.

Милена опустилась на колени перед стопой бумаги — высокой, как минимум ей до локтя. Спешно пролистав часть стопы, Милена отыскала «Песнь Восьмую». Ей не терпелось взглянуть, как рожки могут быть разом и «мрачными» и «обнадеживающими».

— Но здесь нет вокальной партии, — заметила она.

Оркестровка была исключительно инструментальная, до слов, где Данте спрашивает Вергилия: «Questo che dice?»[20]