— Откуда? Из Амстердама? Из Голландии? — и засмеялась чужим, каким-то деревянным, отрывистым смехом.

— Да, из Голландии, — подтвердил Вячеслав Ильич, с тревогой вглядываясь в загоревшееся лицо Тины, в недобрую усмешку, искривившую губы.

— Деточка, чайку больше не хочешь? У нас еще минут пятнадцать есть, — заглядывает в подсобку Анна Семеновна.

Тина с сожалением отрывает лоб от прохладного стекла.

— Нет, спасибо, Анна Семеновна. Можно я пойду домой? Опять голова разболелась.

— Господи, она еще спрашивает! Иди, конечно, я же с самого начала тебе предлагала. Пойди, пойди, отлежись, деточка. У меня дома в холодильнике котлеты — разогрей, поешь. Не надо тебе на бутербродах-то.

Тина выходит из магазина, с надеждой и страхом быстро оглядывает собравшуюся у дверей толпу людей. Глаза ее мечутся по лицам. Поблескивают в толпе стекла очков, но это все чужие лица, а того, которое мучительно боится и мечтает увидеть Тина, — нет. Опустив голову, бредет Тина по петляющим переулкам домой, а в ушах снова звучит его голос:

«Я знал, что вы не обиделись на меня. Я знал, что все правильно поймете. Жалел очень, что не взял номера вашего телефона, имел бы возможность хоть так поздравить вас. Знаете, я меньше всего надеялся увидеть ее на моей защите. Представляете, один взгляд на аудиторию, и из всех лиц — сразу она. Меня оппоненты терзают, а я с трудом могу улыбку стереть с лица… И все кругом плывет… Вы этого наверняка не поймете сейчас, но когда-нибудь… Я, Тиночка, самый счастливый и одновременно самый несчастный из смертных. Она, знаете ли, замужем. Я лечил ее ребенка и вот, как ни банально это звучит, сам заболел, только мне-то уж медицина не поможет, это точно.

Что вы спросили, Тиночка? Ах, что мне поможет? А вот верю, как в чудо, в появление голубых тюльпанов. Помните у Гоголя, достал кузнец Вакула черт-те откуда черевички своей капризной зазнобе — и на тебе, получай чудо, снизошла красавица, растопил своим поступком кузнец ее сердце. А она, вы знаете, Тиночка, удивительная, чудная, нежная, но такая взбалмошная. Однажды сказала мне: «Вы видели когда-нибудь голубые тюльпаны, Кирилл?» Я, естественно, удивился, что таковые существуют на свете. А она покачала так укоризненно головой, как она одна умеет, и говорит: «Они даже не совсем голубые, с лиловым, скорей, оттенком, но вообще-то конечно же голубые. Когда они завяли, я даже заплакала. И тогда же загадала, если когда-нибудь достанет мне человек букет голубых тюльпанов — я буду любить его». Сказала так и засмеялась, знаете, таким смехом, как только одна она умеет, и, глядя мне прямо в глаза, прибавила: «Я, конечно, шучу, Кирилл». Так вот, Тиночка, я тоже шучу, но просто одержим идеей достать ей эти тюльпаны — сейчас, когда в Москве снег, холод… Вообще, мистика какая-то».

Тина бредет, спотыкаясь, по заснеженным переулкам, а сама слышит свой дрожащий голос, возразивший Кириллу в ответ: «Почему же мистика? Вы же сами сказали — это любовь».

Глаза Тины и Кирилла сталкиваются, мелькает за стеклами его очков ошпарившая догадка, но тут же отметает он ее, как шальную, нечаянную мысль. Говорит обессиленным своим, изнемогающим от любви к той женщине голосом: «Какое же лицо у вас, Тиночка, знаете, словно все-то вы на свете испытали. Монашенка вы моя дорогая».

Тина добредает до своего дома, слышит, как гремит на кухне кастрюлями Татьянка.

— Тиночек, ты? — окликает она девушку. — Случилось что-нибудь? Что так рано?

Тина успокаивает Татьянку, идет к себе в комнату. Татьянка тут же возникает в дверях:

— Хочу тебе сказать, что решение мы все-таки правильное вынесли. Ишь явился не запылился через восемнадцать лет. Ты абсолютно права, что даже ответом его удостаивать не надо. Пусть теперь он помучается. Правильно? Правильно?

Тина согласно кивает головой, а возмущенной Татьянке неймется.

— И подарки его паршивые не принимай. Нужны больно. И так не пропадем. Правильно?

И опять соглашается с Татьянкой Тина, машинально перебирая на столе разложенные листы чистой бумаги.

— Ну ладно, пойдем, покормлю тебя. Рыбу только что пожарила.

Тина отвечает задумчиво, словно пытаясь разрешить какой-то мучающий ее вопрос:

— Спасибо, Татьянка, я сейчас приду.

Скрывается за дверью Татьянка, а Тина садится за стол, смотрит, как кружат за окном пушистые невесомые снежинки. Потом с легким вздохом, похожим на стон, придвигает к себе чистый лист бумаги, пишет, преодолевая что-то мучительное в себе, борясь с возникающими сомнениями.

Снова заглядывает в дверь Татьянка. Тина встает, укладывает исписанный листок бумаги в конверт, спокойным, ровным голосом говорит:

— Я иду. Только Анне Семеновне позвоню.

Татьянка раскладывает по тарелкам рыбу с золотистой поджаристой корочкой, с удивлением слушает Тинин голос:

— Анна Семеновна, это я. У меня к вам просьба. Если забредет опять этот человек, ну, очкарик, скажите ему, пожалуйста, что в следующем месяце наш магазин получит голубые тюльпаны. Анна Семеновна, ну какая вам разница? Передадите ему букет тюльпанов, не вдаваясь в подробности. Господи, ну я вам их отдам.

Тина вешает трубку, стоит какое-то время неподвижно в темноте длинного коммунального коридора, потом идет на кухню и говорит Татьянке вялым равнодушным голосом:

— Знаешь, я ведь больше в магазине не работаю. Ты меня постарайся к вам в лабораторию устроить. — И поясняет удивленной Татьянке: — Цветы надоели до смерти.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

По техническим причинам разрядка заменена болдом (Прим. верстальщика)