– Ну так из-за чего же сыр-бор? – спросил Аксель. – Я привез его свидетельство о рождении.

– Нет, все не так просто, как ты думаешь, – охладил его пыл Гарольд. – Мистер Чейз клянется, что засадит Тома за решетку как малолетнего преступника и продержит его там, пока ему не исполнится двадцать один. Том для него – несовершеннолетний преступник. И он вполне может этого добиться. А это означает четыре года в тюрьме. И не думай, что Томми облегчит себе жизнь, когда заявит копам, что лично знает парней, которые спали с этими девицами, и даже может составить целый список. От таких его признаний будет еще хуже. Это всех разозлит. В результате он ославит весь город, и власти, конечно, отомстят Тому за это. Мне и Эльзе тоже. Вот мой магазин, – машинально произнес он. Они проезжали мимо его демонстрационного зала. – Мне ужасно повезет, если не разобьют булыжниками все витрины.

– Ты на дружеской ноге с Абрахамом?

– Да, у нас с мистером Чейзом кое-какой общий бизнес, – признался Гарольд. – Он купил у меня «линкольн». Не могу, однако, сказать, что мы вращаемся с ним в одних кругах. Он стоит в очереди на приобретение нового «меркурия». Я завтра же мог бы продавать по сотне автомобилей, если бы сумел организовать их доставку. Во всем виновата эта проклятая война, будь она неладна. Ты не знаешь, через что мне пришлось пройти за эти четыре года, чтобы только удержаться на плаву. И вот теперь, когда забрезжил луч надежды, случилось все это.

– Судя по тебе, дела у тебя идут неплохо, – заметил Аксель.

– Нужно уметь соблюдать приличия. – Дядя Тома был уверен в одном: если Аксель рассчитывал на то, что сможет занять у него, Гарольда, денег, то он сильно в этом заблуждался.

– А если Абрахам Чейз возьмет деньги и парень все равно окажется в тюрьме?

– Мистер Чейз – человек слова, – сказал Гарольд. Вдруг его объял ужасный страх, как бы Аксель сам не заявился в дом Абрахама Чейза. – Весь город у него в кармане. Копы, судья, мэр. Если он скажет, чтобы дело прекратили, то так оно и будет.

– Лучше бы так и было, – сказал Аксель. В его голосе Гарольд почуял угрожающие нотки и вздрогнул. Он помнил, каким крутым парнем, каким хулиганом был его брат в молодости там, в Германии. Аксель ведь был на войне, убивал людей. Его никак нельзя назвать цивилизованным человеком, стоит лишь бросить один взгляд на это грубое, жесткое, больное лицо. А эта его ненависть, которую он испытывает ко всем и всему вокруг, включая и своих родственников, плоть от его плоти, кровь от крови. Теперь уже Гарольд сильно сомневался, стоило ли вообще звать своего брата сюда, в Элизиум, не совершил ли он серьезную ошибку. Может, лучше было бы замять все это дело самому? Но он знал, что для этого нужны деньги, и ударился в панику.

Гарольд снова почувствовал острый приступ изжоги. Они подъехали к белому дому с большими колоннами, в котором жила семья Чейзов.

Оба пошли по дорожке к входной двери, и Гарольд нажал на звонок. Он, сняв шляпу, прижал ее к груди, словно салютуя флагу. Аксель картуз не снял.

Дверь отворилась, на пороге стояла горничная.

– Мистер Чейз ждет вас, – сказала она.

V

– Они забирают миллионы молодых, здоровых, крепких парней. – Браконьер жевал табак, сплевывая в жестяную банку, стоявшую на полу рядом с ним. – Молодых, здоровых, крепких парней и посылают их убивать, калечить друг друга, используя самую бесчеловечную машину разрушения, они поздравляют себя с ошеломляющими успехами, увешивают грудь медалями и проходят парадом по главной улице города, а меня сажают в тюрьму и клеймят как врага общества, и все только из-за того, что я время от времени отправляюсь в лесные массивы Америки и, выбрав там лося получше, убиваю его из своего старенького, образца 1910 года, «винчестера-22».

Он был родом из Озаракса и говорил как типичный сельский проповедник.

В камере было четыре койки, по две с каждой стороны. Браконьер, которого звали Дейвом, лежал на своей, а Том на нижней, напротив него. От Дейва дурно пахло, и Том решил держаться от него подальше. Они провели вместе в камере уже двое суток, и Том за это время узнал очень многое о своем сокамернике. Дейв жил в развалюхе на берегу озера, и ему нравилась внимательная аудитория в лице Тома. Он приехал из Озаракса, чтобы устроиться на работу на автомобильный завод в Детройте, и, прожив там пятнадцать лет, решил, что ему уже всего этого за глаза хватит.

– Я работал в цехе покраски автомобилей, там стояла дикая вонь от химикатов и ужасная жара от пылающей печи. Я посвящал свои отведенные мне Богом на этой земле дни распрыскиванию краски на кузова автомобилей для людей, на которых мне было абсолютно наплевать, черт их побери, чтобы они повсюду разъезжали. Наступала весна, набухали почки и проклевывались первые зеленые листочки, потом приходило лето, его сменяла осень со сбором урожая, и все городские жители, в смешных картузах с охотничьей лицензией в кармане и дорогими надежными ружьями, уходили в леса пострелять оленей, а я только мог по-прежнему сидеть на дне самой черной ямы, сидеть, прикованный цепью к столбу, и смена времен года не имела для меня абсолютно никакого значения. Я, человек гор, я изнывал и чахнул, пока в один прекрасный день не увидел перед собой тропу, которая вела меня в лесную чащу. Человек должен беречь свои отведенные Богом на этой земле дни, сынок. Бережно относиться к ним. В мире существует заговор, заговор, ставящий своей целью приковать каждое живое человеческое дитя к железному столбу в черной яме, и ты не должен дать себя одурачить только потому, что они окрашивают все это в радужные цвета, прибегают к разным дьявольским ухищрениям, чтобы обмануть тебя, заставить поверить, что ты не в яме, что ты не прикован цепью к железному столбу. Даже сам президент компании «Дженерал моторс», который сидит в заоблачной выси, в своей конторе-небоскребе, также прикован цепью, он также сидит в глубокой яме, как и я, харкающий кровью в раскаленном и вонючем цеху по окраске автомобилей.

Дейв сплюнул желтоватую табачную слюну в жестяную банку. От сочного плевка, ударившегося о край банки, раздался мелодичный звук.

– Разве я многого требую? – спрашивал Дейв. – Только случайно попавшегося у меня на пути оленя, свежего лесного воздуха, бьющего мне в нос. Я никого не виню за то, что меня время от времени бросают в тюрьму, – что делать? Такова их профессия, как и охота – мое ремесло. Я не ворчу, не жалуюсь, спокойно провожу пару месяцев за решеткой то тут, то там. Как это ни странно, но меня всегда задерживают и арестовывают в зимние месяцы, поэтому я не испытываю здесь, в тюрьме, особых лишений. Но что бы они ни говорили обо мне, им никогда не удастся представить меня преступником, нет, сэр, этому не бывать. Я – американец, живущий в американских лесах и зарабатывающий себе на жизнь, отстреливая американских оленей. Они изобретают всевозможные правила, законы для городских жителей, посещающих стрелковые клубы, и я не имею ничего против. Просто все их правила, все их законы не работают, вот и все. – Он снова сплюнул. – Но есть одна вещь, которая приводит меня в отчаяние. Это – лицемерие. Так вот. Однажды тот самый судья, что посадил меня в тюрьму, ел оленину того самого животного, которого я убил за неделю до этого. Ел в своей столовой, в своем доме, и эту оленину за его деньги купил его собственный повар. Лицемерие – вот язва, разъедающая душу американца. Стоит ли далеко ходить? Возьмем твое дело, сынок. Что ты такого особенного натворил? Только то, что сделал бы каждый на твоем месте, будь у него такой шанс. Тебе предложили вкусный соблазнительный кусочек, и ты его проглотил. В твоем возрасте, сынок, чресла твои ноют невыносимо, не дают тебе покоя, и никакие книжные нравоучения не могут это предотвратить. Могу побиться об заклад. Тот самый судья, который собирается засадить тебя в тюрьму, украсть у твоей молодой жизни целых четыре года, получи он соблазнительное предложение от этих маленьких пышнозадых девиц, будучи при этом уверенным в том, что никто за ним не подглядывает, стал бы скакать, выделывать перед ними кульбиты, как спятивший от похоти козел. Точно так, как мой судья уплетал мою оленину. Тоже мне, изнасилование – преступление, преследуемое законом! – Дейв с отвращением сплюнул. – Все это законы для стариков. Что знает эта соблазнительная вертихвостка о преступлениях, преследуемых законом? Все это одно лицемерие, сынок, сплошное лицемерие, и так везде!