что спрашивать? Ясно же, что — домой. Пошел, чтобы еще раз увидеть родные стены и попросить прощения (за что?), и мучиться от беспомощности, и терзать свою душу бессмертную… (Ах, бессмертную!!!) А зачем? Что он мог изменить?

Мы смотрели ему вслед, и надо было бы остановить его, да духу не хватало.

— Пусть пойдет… поплачет… легче будет, — сказал Михалыч.

— Пойдемте и мы, — вздохнул Николай Николаевич. — Пойдемте собираться в дорогу…

Мы шли по мертвому городу и смотрели на него уже иными глазами: родной, близкий, не город-концлагерь, а город борцов, героев. Теперь многое было понятно: воронка в песке, куда едва не засосало Валентина, — старая скважина, колодец и тоннель — дело рук атлантидцев. Но почему Атлантида оказалась под водой?

Я оглянулся и не смог сдержать крик испуга. Прилив не остановился, он наступал. Вода поднималась, и волны шли за нами почти по пятам. Мутные и длинные, они с погибельной наглостью прокатывались по улице и поднимались все выше и выше в город. Неужели Атлантида просела за счет вышедшего газа?!

— Нужно бежать! — сказал Николай Николаевич.

— Бегом… марш! — скомандовал Михалыч.

Как только появилась зримая опасность, он подтянулся, порозовел, даже одежда тут же высохла.

Мы побежали, оглядываясь, — не верилось, что так скоро и просто закончится наше пребывание в Атлантиде. Я как-то уже привык к ней: климат мягкий, малолюдно…

— Михалыч! — кричал на ходу Валентин. — Михалыч, а ведь горючего-то ни капли! Я скважину-то не пробурил!

— Сейчас не до горючего! — отвечал ему бедовый Михалыч. — Сейчас лишь бы ноги унести!

Поравнялись с особнячком, где жил маленький Рагожин тысячи лет назад.

— Юра! Юрка! Юрий Ивано-ви-ич!.. — заорали наперебой.

В окно высунулась перепуганная физиономия Рагожина. Увидел нас, слезы на глазах моментально высохли.

— Что случилось?!

— Сматываемся! — крикнул Валентин. — Атлантида ко дну идет!

Рагожин выскочил, надевая на ходу пиджак.

— А-а?..

Он что-то хотел спросить, Николай Николаевич схватил его за руку, потянул за собой.

Рагожин бежал задом наперед и свободной рукой махал дому: «Прощай!»

— Наденька где?! — Михалыч метнул напряженный взгляд по сторонам.

Надя замешкалась, вытряхивала камушек из туфли. Валентин подскочил, схватил ее на руки, побежал.

— Куда?! — заорал оглашенно Михалыч. — Нам в другую сторону!

Валентин, понятное дело, бежал, ничего не соображая, думая только об одном: «Лишь бы Наде было удобно! Лишь бы не уронить!»

— За мной! — гремел Михалыч. — Вперед!

А океан, коварный океан, подбирался к самолету уже с другой стороны, плескал свои волны под шасси, брызгал на дюралюминиевое брюхо «Ту-104».

Окраинные домики Атлантиды уже скрылись под водой неясными очертаниями, как отражение. Рыбины, той самой огромной породы, которых пытался поймать Михалыч, вместе с волнами шли на город, шныряли по закоулкам, вплывали в окна и в двери.

Тушка! Он увидел своего командира живым и здоровым и подпрыгнул от радости. Засиял иллюминаторами, сверкнул стеклами пилотской кабины. Без Михалыча и жить не хотелось, а тут — помахал хвостовым оперением, двигатели запустил, чуть форсаж не дал от восторга.

И Михалыч тоже не каменный. Обнял Тушку за левое шасси, прижался щекой. Промолвил: «Здравствуй, родимый!»

А Тушка наверху блаженства. Нет, правда, только в минуты испытаний открываются в нас лучшие душевные качества.

Полезли в самолет радостные, довольные, даже Рагожин улыбался, размазывал по щекам слезы. Конечно, нелегко ему было — понятно, зато уходил не по своей воле, корить себя не приходится.

— Как полетим-то?! — не унимался Валентин, чувствовал свою промашку с горючим.

— Как! Как! — весело отвечал Михалыч. — На честном слове! Вот как! Айда в кабину!..

В кабине сели по местам: Михалыч в кресло командира, я — на пол, остальные по рангу и способностям.

— От винта! — гаркнул Михалыч озорно и браво, как кричал в молодости, когда еще на «ПО-2» летал.

— Дверь закрыта, свечка погашена! — доложил Валентин. Вот что делает дисциплина: изменился парень за последнее время — не узнать.

— Ключ на старт! — закричал я неожиданно с пола. Тоже хотелось быть вместе со всеми, не бояться ответственности.

— Молодец, Витек! — похвалил Михалыч. — Освоил науку. А теперь внимание: все громко говорим: чест-но-е сло-во. Ну!

— Чест-но-е… сло-во!.. — вразнобой, но громко и старательно выкрикнули мы.

Тушка удовлетворенно дрогнул телом, качнул крыльями и побежал на волну.

Волна! Я это видел своими глазами — она отступила! Сначала остановилась, а затем — отползла назад.

Тушка разогнался, и — сердце подпрыгнуло у меня в груди и — не упало, повисло. Самолет летел. Летел пока еще невысоко, и нам хорошо было видно покидаемый город. Вода уже поглотила его наполовину, осталась самая высокая часть.

— Вот та площадь! — показала пальчиком Надя.

— А вон!.. — Померанцев не договорил. Мы все смотрели туда же. Космический корабль раскорякой стоял на вершине, противный, как прыщ.

— Что это?! — я в ужасе разинул рот — никак, мне показалось, что из открытого люка кто-то выпрыгнул. Какая-то тень скользнула вниз и спряталась под днищем.

На лицах моих друзей была та же растерянность. Но никто из нас не промолвил ни слова.

Самолет выровнялся и стал упорно набирать высоту.

Москва — Атлантида — Москва

1986–1987

ПРО ВСЕ ХОРОШЕЕ

(сборное интервью)

Сборное интервью из опубликованных в «Крокодиле», «Семье», «Трибуне», «Экспресс-газете», «Эстраде и цирке», «Аргументах и фактах», «Полиграфисте», «МК-бульваре», «Литературной газете», «Антенне», «Книжном обозрении»

— Как вы пришли к этой довольно странной профессии, Виктор Михайлович?

— Вернулся после трех лет в армии в Москву и очутился в комнате, где, кроме матраса, ничего нет, — иди куда хочешь. Устроился на завод, поработал — чувствую, что-то не то в жизни происходит. Уволился, побежал по Москве место искать. Бежал мимо «Диафильма»; заскочил туда — устраиваться художником.

— Имелись для этого данные?

— Были какие-то потуги непонятные, которые больше не от мозгов, а от нахальства. Мне сказали: художники у нас уже есть, нам требуется только корректор. Я говорю: согласен.

— Согласиться на такую нудную немужскую работу можно разве что от растерянности.

— Да, но у меня сразу появился письменный стол, телефон и пишущая машинка. И когда не было работы, я доставал со шкафа старый тяжелый «мерседес» и тюкал на нем свои произведения, от чего душа наполнялась неизъяснимым восторгом.

А началось все с ерунды. Шли с приятелем мимо старого здания МГУ, а там «Литературную газету» вывешивали, и такое количество людей у 16-й полосы собиралось, сегодня совершенно невероятно представить. Что-то там вычитывал народ, обсуждал. Юмор же везде дозировали, обстругивали, а «Клуб 12 стульев» был штукой особой. Меня что-то заело: я, говорю, такое запросто напишу. Приятель говорит: не напишешь. И тогда я стал