Мы по жизни ссорились. Ничего я ей, конечно, не сказал. И она не захочет меня искать.

– Сомневаюсь. – Муха встала и неожиданно потерлась щекой о его голое плечо – он сидел в майке. – Я знаю – она сейчас плачет, – А я думаю, что она уехала домой.

– Она тебя ждет.

– Да что ты вдруг пристала? – удивился он, обнимая ее и поворачивая так, чтобы разглядеть ее лицо. – Муха, чертова ты кукла, чего ты опять добиваешься от меня?

– Ничего… Я хочу только знать, устоишь ли ты перед ней. Если она начнет тебя расспрашивать, если захочет меня тут найти… Я знаю, на что способны ревнивые бабы. Иногда им такое удается, что и ментам не под силу. Ты там был сегодня?

Он выдержал ее пристальный взгляд. И снова поразился, какие изменчивые глаза у этой девушки. То глубокие, красивые, то вдруг жесткие, колючие и, надо сказать, довольно неприятные… Сейчас она смотрела на него именно так – жестко, без тени симпатии, без признака улыбки.

– Ну а если я там был? – спросил он наконец.

– Ты уверен, что она не проследила за тобой?

У нее есть машина?

– Машины у нее нет.

– Она могла поймать тачку.

– Слушай, если Танька за мной и проследила, то только до матери, – небрежно ответил он.

Ее голос истерично зазвенел;

– Пойми, мне страшно.

– Мне тоже!

– Ты-то чего боишься? – выкрикнула она и вдруг отвернулась к стене.

Он с изумлением услышал, что Муха плачет. Она рыдала и мерно ударяла ладонью в стену, в такт всхлипам:

– Ненавижу! Не-на-ви-жу! Ненавижу тебя! Всех ненавижу! Всех! О черт, почему я должна подохнуть?!

Почему я?! Отвали! Отвали, отвали, говорю!

Иван давно уже стоял рядом и держал ее за худенькие плечи:

– Успокойся. Это истерика.

– Сама знаю! Пусти!

– Успокойся, говорю. Ты весь дом разбудила.

Тише, тише, не из-за чего заводиться… Ревнуешь, что ли? К Таньке? Было бы к кому!

Муха вжалась в стену и глухо рассмеялась. Потом ее плечи перестали вздрагивать и обмякли под его ладонями. Иван оторвал ее от стены и почти перенес в комнату, на постель. Муха ложиться не пожелала. Она села, забившись в угол, обняв подушку, и мрачно опустила ресницы. Ее лицо еще блестело от слез, но она уже не плакала, только тяжело дышала, как после драки.

– Чего ты хочешь? Чтобы я ушел? – спросил Иван.

Она промолчала.

– Могу уйти, – продолжал Иван, надеясь услышать хоть какой-то ответ.

Ответом опять было молчание.

– Только мне сегодня тоже нежелательно мелькать на улице, – сказал он.

– Ты что – тоже в розыске?

– Откуда мне знать? Никогда нельзя быть уверенным, что кто-нибудь не составил твой фоторобот.

– А, ясно… – Она отшвырнула подушку. – И что ты со мной связался? И что ты ко мне прицепился?

Шел бы к своей девушке! Она, наверное, порядочная.

Нежная, красивая. Русская.

– Ты чего. Муха? Какая мне разница, кто она по "национальности?

– Огромная! Огромная, ты же только прикидываешься, что тебе все равно! Я для тебя – просто животное, экзотическое животное! Типа сайгака! А она – полноценный человек! Русская, москвичка, без жилищных и материальных проблем, – зло продолжала она. – А такие парни, как ты, не про меня! Ничего в твоей гребаной Москве для меня нет! Ничего, кроме смерти! И дома тоже! То же самое! Для местных я – метиска, хуже, чем немка, вообще не человек! Скажут – убирайся, а куда я уберусь?! Сюда?! Для здешних ментов я – казашка! Нацменка без прописки!

– Ты что завелась на ровном месте? Опять начинается? – изумился он. – Я-то думал, у тебя нервы железные.

– У меня ни к черту нервы!

– Уже видно по тебе. Ну вот что, никуда я сейчас не пойду. По крайней мере, из этой квартиры.

Если настаиваешь, могу лечь в другой комнате. Там есть тахта.

– Мне все равно, где ты сегодня спишь.

– А мне не все равно. Я бы предпочел с тобой.

Муха стрельнула в него косым взглядом, обхватила согнутые колени руками и затихла. Иван вздохнул, сунул в рот сигарету и отошел к телефону. Накручивая номер матери, он чувствовал на спине взгляд девушки. Но упрямо не сообщал ей, кому звонит. Наконец он услышал знакомый голос.

– Мам, это я, – сказал он. – Как ты? Ты мое письмо читала? Я тебе письмо оставил.

– Ваня?! Куда ты пропал?! – закричала мать.

– Мам, а что такое?

– Ты не знаешь?! Ванечка, ну что ты со мной делаешь, когда же это кончится! Ужас какой – по-прежнему кричала мать.

Никогда он не слышал у нее такого паникующего голоса и не на шутку встревожился:

– А что случилось? Можешь наконец сказать?!

– Таня, Таня, твоя девушка, вы с ней вместе жили! – отчаянно сообщила мать.

– И что с ней? – У Ивана вдруг похолодела спина – верный признак волнения.

– Она убита! Где ты? Откуда ты звонишь? У нас уже была милиция, тебя не могут найти!

– Мам, спокойно, мам, – пробормотал он, едва шевеля губами. – Я не делал этого.

– Я верю, верю… Но что же это такое?! Когда же это кончится?! Когда же у тебя начнется нормальная жизнь?!

– Мама, успокойся… Я приеду… Куда мне ехать?

К тебе? Туда?

Мать задыхалась от волнения и не могла ничего толком сказать. Иван прижал трубку к уху так сильно, что ощутил боль, и повернулся, взглянул на Муху.

Та смотрела на него расширенными, неподвижными, чужими глазами. Он положил трубку.

Он и сам не знал, что именно ему пришло в голову, когда он увидел ее глаза. Может, вспомнил недавнюю сцену ее ревности к Таньке, такую неожиданную сцену, совершенно ни с чем не связанную.

Может быть, заново осознал, с кем он имеет дело.

И самое главное – он не доверял ей, не доверял с начала и до конца. А она молчала. Смотрела на него очень странным взглядом, как будто чего-то ожидая.

Похвалы? Одобрения? Крика? Удара?

– Ты сегодня выходила из дому?

– Да что случилось?

– Я тебя спрашиваю, где ты сегодня была?

– Нигде, ты что – с ума сошел? – изумилась она. – Что случилось?!

Неизвестно, сколько бы они задавали друг другу вопросы, не получая ответов, если бы Иван не опомнился и снова не взял трубку. За это время мать должна была собраться с мыслями. Его расчеты оправдались – теперь разговор получился лучше.