А Маша, чувствуя себя в центре внимания, раздухарилась еще больше.

– Ходят такие… Маньяк ты, наверное, сексуальный!

Девочку увидел, и с мокрыми руками к ней лезет. Руки бы вытер! Или тебе носовой платок дать? Своего, небось, нет.

Мужик зло заворчал и сунул руки в карманы. Еще пару секунд, пару резких фраз, и он как цепной пес бросился бы на эту девчонку. Но вокруг захохотали.

Поведение девчонки посетителям бара понравилось.

– Платок покажи, батя, – послышался голос из угла. – Покажи!

– Пошли вы все! Вот молодежь!

Мужчина взял портфель, стоявший у высокого табурета, сунул его под мышку и быстро ретировался.

– Где мой кофе? – громко, голосом победителя крикнула Маша.

– Несу, несу, не кричи, не на вокзале! Это там можно шуметь и выпендриваться, а здесь веди себя прилично.

– Так я же ничего, просто дед ко мне клеиться начал, а лысые пескоструйщики не в моем вкусе.

– Какие в твоем вкусе? – бармен подвинул чашку с дымящимся кофе.

– Да вот такие, как ты, мне нравятся, в белых рубашках и с бабочками.

– Ну, спасибо, – бармен подобрел, ив не ожидал услышать комплимент. – Может, тебе сахару бросить?

– С сахаром я не пью, – щелкнув языком, сказала Маша, – сахар – белая смерть.

– Колеса, извини, не подаю.

– А мне колеса и не нужны, я не наркотка.

– Но кофе – это наркотик, – напомнил бармен, – легкий, но наркотик.

– А мне легкий и нужен, надо немного возбудиться. У меня сейчас разговор готовится с моим папашкой, ой, какой не простой.

– Успеха тебе. Он сюда придет, что ли?

– Еще не хватало! Если б он сюда пришел, он бы здесь все разворотил как бульдозер, мол, почему ребенку курить разрешаешь и коньяк в кофе льешь.

– Я тебе коньяк не лил.

– Это мне понятно, что ты не лил. А он скажет!

Тогда доказывай, что ты не лысый.

Бармен понял, лучше прекратить любезничать с обозленной девчонкой.

«Вот, стерва малолетняя! Злющая, как змея подколодная, которой на хвост наступили. Фыркает, шипит, того и гляди, в бедро зубами вопьется!»

Бармен взял сигарету, повертел ее в пальцах, причем повертел так ловко, как художник вертит карандаш, положил на место. Курить ему не хотелось.

А Маша пила кофе. Наконец чашка оказалась пустой, и девчонка перевернула ее вверх дном, а затем семь раз звонко щелкнула пальцами. Подняла чашку резко и принялась рассматривать черное пятно гущи, образовавшееся на тарелочке. Она вертела его и так, и этак, силясь понять, на что оно похоже.

– Иди сюда, – позвала она бармена, – смотри, что это?

– По-моему, гуща кофейная.

– Я и без тебя знаю, что гуща кофейная. На что она похожа?

– На клубок какой-то.

– Какой еще клубок? Где ты видел клубок с ногами?

– Тогда.., на паука.

– На паука похоже. А ты знаешь, к чему паук?

– Что я тебе, астролог или цыган, чтобы разгадывать твои ребусы?

– Но ты, как профессиональный бармен, должен делать это легко, играючи.

Бармен еще раз скосил глаза:

– Паук, и все.

– А медведя видишь?

– Какого медведя?

– Не белого, естественно, а бурого. А может, и гризли, хрен его знает. Но я вижу медведя.

– Где?

Маша провела пальцем:

– Вот он, из-за тебя все испортила. Точно, был медведь. Паук – он к доброй вести, а медведь… Не знаю, к чему, но, наверное, к деньгам. Так что из-за тебя я кучу денег потеряла.

– Хочешь сказать, за кофе платить не станешь?

– Нет, за кофе заплачу. За удовольствие платить надо, это первая заповедь.

– Чья?

– Моя, – сказала Маша.

– А я думал…

– Мне плевать, что ты думал, – Маша положила деньги, раздавила окурок о смазанную кофейную кляксу, теперь уже напоминавшую только клубок, и, легко спрыгнув с табурета, ушла из кафе.

«Наверное, гость уже свалил, папашка один, вот тут я его и возьму тепленького. Пусть раскошеливается, нечего жмотом быть. Ушел из семьи, оставил дочь.» пусть теперь подпитывает, если не духовно, то хоть финансово".

Она вошла во двор мастерской. В окнах горел свет.

Маша решила заглянуть, ушел ли гость. Мужчины сидели и, судя по лицу отца, было понятно, он изрядно пьян и не в духе. Одна бутылка виски уже стояла у ножки журнального столика, вторая на столе – пустая наполовину.

"Вот бы вас сейчас ментам сдать, пьяниц несчастных! Но они только уличных пьяниц забирают… Вроде бы виски вам осталось с полбутылки выпить, пойду еще чашку кофе опрокину, полюбезничаю с барменом.

Парень он ничего, мне такие нравятся. Не наглый".

На чашку кофе денег еще хватало. Она направилась уже знакомым маршрутом и через дверь увидела, что ее место не занято.

"Словно я табличку повесила: «Место не занимать, ушла в туалет!» – самодовольно подумала Маша.

А в это время Леонид Хоботов согнул прут арматуры в скобу, сделав его похожим на букву "Г", и стоял, опираясь на него, как на клюку.

– Да врешь ты все, Леня, – говорил Штурмин, даже не оборачиваясь к Хоботову, – навыдумывал всякой ерунды. Поменьше газет читать надо.

– Да точно я тебе говорю, это все про меня написано.

– А может, про меня? У меня тоже руки сильные.

– Нет, это не про тебя, про тебя еще напишут. Я их всех задушил.

Штурмин засмеялся, по-детски, беззлобно. Наконец он понял, что крепче Хоботова, хоть и начал раньше, смог-таки его перепить, если тот несет околесину.

– Проспишься, тебе с утра стыдно станет, что такой хренотени мне наговорил. Нашел чем хвастаться, будто ты маньяк, людей душишь, и кресты на затылках вырезаешь! – Штурмин наколол на вилку холодную телятину, макнул ее в горчицу и, держа вилку в руке, как священник держит свечу, сказал:

– Все это бред, Леонид. Ни одному слову твоему не верю. Выдумки творческого человека – вот что это.

– Я говорю тебе, следующая заметка в газетах о тебе будет!

Штурмин неторопливо повернулся. В голосе Хоботова что-то показалось ему подозрительным – словно скульптор мгновенно протрезвел. Лев Штурмин посмотрел на кусочек мяса, неровно испачканный в горчицу.

И в это время Хоботов бросился на него, держа прут как пику. Стальная рифленая проволока, срезанная сваркой под углом, вошла Льву Штурмину в левую сторону груди. Не задев сердце, острие вышло, разорвав ткань пиджака, чуть выше диванного валика. Вилка застряла во рту Штурмина.