Ханна, действуя скорее машинально, взяла совок и веник и начала убирать осколки, стараясь не пропустить самых мелких. Потом отнесла совок на кухню, высыпала собранные осколки на газету, аккуратно завернула и вынесла в мусорный бак на улице. Ей вспомнилось сказание об Аврааме, когда Бог послал ему страшное испытание, велев принести в жертву самое дорогое — своего сына Исаака. И только когда отец уже занес над сыном нож, Бог позволил ему заколоть вместо сына агнца. У нее по-прежнему была дочь.

Ханна уже собиралась вернуться в дом, и тут ее взгляд упал на кусты крыжовника, напомнившие тот ужасный день, когда возвращенная домой Грейс спряталась в них и не желала вылезать.

Ханна опустилась на колени и горько заплакала. И ей вдруг припомнился один разговор с Фрэнком.

— Как? Как тебе удается со всем этим справляться, милый? — спросила она мужа. — Жизнь так часто обходилась с тобой жестоко, а ты никогда не падаешь духом. В чем тут секрет?

— Все дело в выборе, — пояснил он. — Я могу остаться в прошлом и отравить себе существование ненавистью к людям за то, что они сделали, как поступил мой отец, или же простить их и больше о них не вспоминать.

— Но это так трудно!

Он улыбнулся своей удивительной улыбкой:

— Нет, моя радость, наоборот, это намного легче. Тебе надо простить всего один-единственный раз. А ненависть нужно подпитывать постоянно, изо дня в день. Нужно все время помнить все плохое, что было сделано. — Он засмеялся и сделал вид, что вытирает пот со лба. — Мне пришлось бы составить очень и очень длинный список, чтобы не забыть никого, кто заслуживает моей ненависти. Вот тогда это было бы ненавистью, достойной настоящего тевтона! Нет, милая, — он снова стал серьезным, — у нас всегда есть выбор. Всегда!

Ханна легла на траву животом вниз, чувствуя, как солнце вытягивает из нее последние силы. Вконец измученная и уже не замечая ни жужжащих пчел, ни запаха одуванчиков, ни колких кончиков отросшей травы, она забылась во сне.

Хотя камера и одежда уже высохли, а вчерашняя встреча с женой осталась только в памяти, Том по-прежнему ощущал на себе прикосновение мокрой кожи Изабель. Ему одновременно хотелось, чтобы случившееся оказалось и реальностью, и миражом. Если это реальность, то его Иззи вернулась к нему, о чем он и молился. А если мираж, то она по-прежнему в безопасности и ей не грозит тюрьма. Разрываясь между тревогой и утешением, он задался вопросом, суждено ли ему вновь ощутить ее прикосновение.

Виолетта Грейсмарк плакала в спальне.

— Господи, Билл! Да что же это делается?! Неужели нашу девочку отправят в тюрьму? Да как же это?!

— Все образуется, дорогая. Вот увидишь.

Он не рассказывал ей о своем разговоре с Верноном Наккеем, чтобы не обнадеживать раньше времени, но у самого надежда теплилась.

Изабель в одиночестве сидела под палисандровым деревом. Ее тоска по Люси по-прежнему была глубока: непреходящая боль, у которой нет очага. Скинув бремя лжи, она лишила себя возможности черпать силы в грезах. Страдание на лице матери, боль в глазах отца, плачущая Люси, Том в наручниках — эти образы не давали ей покоя и не оставляли ни на минуту. Она старалась представить себе, каково это — оказаться в тюрьме. Силы окончательно ее покидали. В ней больше не было желания сопротивляться. Ее жизнь разбилась на мелкие осколки, которые уже никогда не удастся собрать воедино. От осознания чудовищности происходящего мысли лишались всякой опоры и беспорядочно устремлялись вниз, в глубокий черный колодец, где был только стыд, страх и чувство безвозвратной утраты.

Септимус с внучкой стояли на берегу реки и вместе разглядывали лодки.

— Я скажу тебе, кто был настоящим моряком: моя Ханна! Когда была маленькой. Ей вообще удавалось все, за что бы она ни бралась. И такая непоседа! С ней все время надо было держать ухо востро. — Он взъерошил ей волосы. — Совсем как с тобой, моя маленькая Грейс.

— Нет, я Люси! — возразила она.

— Но при рождении тебе дали имя Грейс.

— А я хочу быть Люси!

Он внимательно посмотрел на нее.

— Вот что я придумал. Давай с тобой заключим сделку. Чтобы все было по-честному и никто не обиделся. Я буду звать тебя Люси-Грейс. По рукам?

Почувствовав, как на лицо упала тень, Ханна проснулась. Она лежала на траве и, открыв глаза, увидела рядом Грейс, которая пристально ее разглядывала.

— Я же сказал, что она от этого проснется! — засмеялся Септимус, и Грейс тоже невольно улыбнулась.

Грейс начала подниматься, но Септимус ее остановил:

— Не вставай. А теперь, принцесса, может, присядешь на травку и расскажешь Ханне про лодки? Сколько ты видела?

Девочка задумалась.

— Ну же, сколько ты их насчитала по пальцам?

— Шесть, — ответила она и, подняв обе руки, показала пять пальцев на одной и три на другой, а потом загнула два лишних.

— Пойду поищу на кухне что-нибудь вкусненькое, а ты останься и расскажи о жадной чайке, которую ты видела, с большой рыбой в клюве.

Грейс опустилась на траву в нескольких футах от Ханны. Ее светлые волосы развевались на ветру. Вообще-то Ханна собиралась рассказать отцу о визите сержанта Наккея и спросить совета. Но сейчас, впервые за все время, Грейс была готова что-то рассказать и поиграть, и Ханна просто не могла упустить такой момент. Она по привычке сравнила сидевшую перед ней девочку с той утраченной малюткой, воспоминания о которой хранила так бережно, надеясь найти в них сходство. И тут в ее голове прозвучали слова: «У нас всегда есть выбор».

— Давай сплетем венок из ромашек?

— А что такое совок из ромашек?

— Венок! — поправила с улыбкой Ханна. — Мы сделаем тебе настоящую корону! — И она начала срывать росшие вокруг ромашки.

Она показала Грейс, как на стебелек ромашки положить накрест второй и обхватить им первый, и смотрела, как дочка орудует своими маленькими пальчиками. Они не были похожи на пальчики той малютки, которую она помнила. Перед ней сидела маленькая девочка, и ей предстояло узнать ее заново. Как и Грейс предстояло узнать ее саму.

«У нас всегда есть выбор». И вдруг она ощутила необыкновенную легкость, как будто с души свалился огромный камень.

Когда солнце опустилось почти к самому горизонту, Том, ждавший на пристани Партагеза, увидел медленно приближавшуюся Ханну. За шесть месяцев, что он ее не видел, она изменилась — ее лицо чуть округлилось и стало спокойнее.

— Что вы хотели? — спросила она ровным голосом.

— Я хотел попросить прощения. И поблагодарить. За все, что вы сделали.

— Мне не нужна ваша благодарность, — ответила она.

— Если бы не вы, приговор для меня был бы совсем не три месяца тюрьмы в Банбери. — Конец фразы Том произнес с трудом, чувствуя стыд. — А условный приговор Изабель — целиком ваша заслуга. Так мне сказал адвокат.