солдат из гарнизона Куолаярви, рядовой. Я покинул свою часть и хочу идти вместе с вами в Россию. Я хочу добровольцем записаться в батальон партизан Похьяла.

И мы проводили его до самого штаба. Нам было странно, что Коскинен в такое время не спал. Потом опять мы ходили по улицам, смотрели, как в зрачках отражается полумесяц, как ложатся на рукава снежинки.

Так мы ходили, пока не начал собираться обоз и возчики не стали запрягать своих лошадей.

Тогда мы расстались.

Я был в арьергарде. Значит, еще часика четыре можно поспать.

Каллио укладывался рядом со мной.

Как это меня угораздило забыть ее имя!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Легионер умылся снегом.

Сегодня утром трудно было найти свежий, не примятый следами, неиспорченный снег.

Слишком много народу и лошадей прошло через эту небольшую деревеньку. И хотя отряд уже ушел (больше часа назад скрылись на лыжах за поворотом в леске спины последних бойцов третьей роты), в деревне оставалось еще немало людей, лица которых уже успели примелькаться в пути.

Инари не было.

Но отсутствие начальника арьергарда не очень обеспокоило его заместителя, Легионера. Он верил командиру, и если Инари не появляется, ушел в разведку или по какому-нибудь секретному поручению Коскинена, не сказавшись, значит так надо. А его дело, дело заместителя, временно принять командование на себя и выполнить намеченный штабом план, в который он был посвящен.

Легионер вошел в комнату.

Люди спали, не сняв кеньг и забыв распустить пояса. Поздний рассвет подступал к окнам.

Он с силой захлопнул за собой дверь.

Никто из лежащих на полу даже не шевельнулся. Тогда он взял из козел, построенных в середине избы, свою винтовку, высоко поднял ее и выстрелил в потолок.

От грохота винтовочного выстрела все зашевелились.

Каллио вскочил сразу на ноги и бросился к козлам.

— Смирно! — скомандовал Легионер. — Смирно! Через сорок минут отряд наш — арьергард — выходит в дорогу. Быть всем готовыми к сроку! — И уже тише, не по-начальнически спросил: — Ребята, никто из вас не видел Инари?

Нет, конечно, никто не видел Инари, и никто, кроме Хильды, не знал, где он находится. Но Хильда была в обозе… Обоз выходил на три часа раньше, чем арьергард. И Хильда решила не будить Инари — пусть поспит еще часика три.

Хильда сейчас на своих санях встречала морозное, до смешного круглое, совершенно багровое солнце; на это солнце можно было смотреть в упор.

Проехал на расписных санях с бубенчиками Коскинен, и Лундстрем махнул Хильде рукой с облучка.

Когда впереди останавливалась какая-нибудь лошадь, весь обоз должен был останавливаться — шли по одной колее.

Первая рота была далеко впереди. Отставшие от второй роты партизаны присаживались порою на край саней, чтобы проехать немного и, отдохнув, догонять свою часть. Они балагурили.

Батальон шел по темным, нетронутым лесам. Дорога медленно, почти незаметно, подымалась вверх. Начинался водораздел Балтийского и Белого морей.

Да, Хильда ехала сейчас впереди арьергарда километров на десять, и у нее было много своих дел.

Дальше ждать нельзя было, арьергард вышел в путь без Инари.

Когда они выходили из деревни, за ними бежали мальчишки, кланялись, прощаясь, девушки. Один старик с надеждою в голосе спросил:

— Скоро ли придете снова, надолго?

— Скоро, отец.

Крестьяне жалели о том, что повстанцы уходят.

«Надо будет об этом доложить Коскинену», — подумал Легионер, но Коскинен видел это и сам.

Снова бродил по лесу, обступившему плотной стеной дорогу, розовый свет раннего солнца, снова скрипели на морозе лыжи, и партизанам приятно было ощущать крепость уже начинающих болеть от усталости мышц.

Так бежали на лыжах они пять километров, почти не разговаривая, находя на пути тысячи свидетельств того, что совсем недавно прошло здесь очень много людей.

Молодой лесоруб, не успевший еще выспаться после вечеринки, начинал чувствовать усталость. Каллио спрашивал соседа, хорошие ли девушки в Курти, и убеждал, что в Советской Карелии должны быть еще лучше. На склоне показалось несколько одиноко стоящих бревенчатых срубов.

Было здесь три хуторские усадьбы, три зажиточных для этих мест хозяйства.

Может быть, это было самое северное в мире крестьянское хозяйство, и работали здесь три бывшие торпарские семьи, желавшие стать похожими на южнобережных кулаков.

Уже четвертый год жили они здесь и считали Свинхувуда отцом своего будущего благополучия.

Когда арьергард подходил к хуторам (впереди шел Легионер), навстречу партизанам вышли две фигурки на лыжах.

— Господа, господа! — кричал один из идущих навстречу мужчин с коротенькой седой бородкой. — Господа! Красные свернули здесь направо! Они прошли совсем недавно, догоняйте их и не щадите!

— Слушаю! — как будто всерьез громко сказал Легионер. — Так ты говоришь, они отсюда повернули направо?

— Да, направо, вот я вам показываю дорогу. Не щадите их! Они украли наше оружие. Торопитесь, господа!

— Я тебе потороплюсь, сволочь! — крикнул ему прямо в лицо Каллио.

Отряд свернул с проселочной дороги на протоптанный путь. Это был бы сейчас отличнейший санный путь, если бы неожиданно на самой середине его не возникали облепленные снегом сосны. Сани должны были их объезжать, но лыжники могли не обращать на них внимания. Следы отряда были слишком ясны, чтобы можно было сбиться с пути.

— Я бы повернул обратно, — сказал один из партизан, — и сжег эти чертовы хутора.

— А ты забыл, что в Куолаярви остались Унха и Сара? — ответил Каллио.

И они пошли дальше.

В это время стал валить густой липкий снег.

«Хорошо, что мы свернули, — подумал Легионер, — опоздай на полчаса, легко было бы сбиться…»

Всюду вокруг было бело. Вершины холмов и каемки лесов засыпало снегом, и где было тут разобрать незримую линию государственной границы! Где начиналась единственная страна, принадлежащая трудящимся, и где кончалась Суоми?

Государственные границы стирались бесшумно идущим снегом. Быстрые речки сковывались твердым льдом, и непроходимые весною, летом и осенью тундры, болотистые леса, лесные топи можно было пересекать напрямик.

Казалось, во всем мире был снегопад, казалось, на всем свете не было незапорошенного уголка. Такой же снегопад был тогда, когда отец увозил Эльвиру домой, и так же она боялась простудить своих девочек. Вот и сейчас Хелли закашляла. Нанни крепко спит, это совсем особенная девочка, для своих малых лет она путешествует слишком много и все на санях, по морозу.

Сколько еще осталось километров до первой деревни в Карелии?

Эльвира закрыла глаза: от сияния белого бескрайного снега они слегка слезились.

Эльвира открывала глаза, и ей казалось тогда, что на передних санях отец везет ее корову, покрытую попоной. Только почему-то не видать рогов.

Ей казалось, что она по