— Нет-нет, уверяю вас, это я поняла бы. Но он с ними говорил вовсе не как с партнерами или вымогателями, один раз даже довольно грубо выпроводил, только что пинков не надавал… А все равно что-то его с ними связывало… Что-то неуловимое… Как будто действительно, как вы говорите, у них какие-то общие дела… — Спохватилась: — Вы же не будете использовать мои слова против Игоря, нет? Это просто мои ощущения, понимаете?

— Нет, использовать не буду, уверяю вас. Во всяком случае, против Игоря Кирилловича — не буду…

Фраза получилась двусмысленная, но Лену она, похоже, устроила. Она так благодарно и трогательно посмотрела на меня, что я снова почувствовал прежнее: если уж на ком и жениться, то только на такой вот «сестрице Аленушке»…

— Понимаете, вот вы сказали о двойственности, но он и для меня как бы раздваивался, что ли… Вот знаете, у меня папа… Он сидел, хотя никто об этом не знает, по нему незаметно. Он нормальный, даже культурный человек, а иногда как сказанет, когда вспомнит свой лагерь, даже нехорошо становится. И это все в нем спокойненько уживается — и нормальная жизнь, и лагерь. Вот так и в Игоре это уживалось, все было перемешано: он вроде как и с плохими людьми в контакте был — с одними дружил, с другими враждовал, и артисты среди его знакомых были, и милицейские генералы, можете про это хотя бы в его дневнике прочесть, и стихи мне читал, и боевых товарищей всегда помнил, всегда кому-нибудь помогал…Я его как-то спросила — как он может быть таким раздвоенным, растроенным, как это он может быть ровным и с плохими, и с хорошими. И знаете что он мне сказал? Он сказал, что иначе не выжить — не будь, мол, сладким, чтобы тебя проглотили, и не будь горьким, чтобы тебя выплюнули. И еще сказал фразу, которую я всегда вспоминаю, когда думаю о его смерти. Он сказал: «Не хочешь, чтобы тебя убили — убей сам». И все же я считаю, что он больше был хороший, порядочный человек, чем… Ну понимаете, не могу я поверить в то, что он был уголовником, и никто меня в этом не убедит!

Чем дольше я размышлял об этом деле, тем явственнее у меня возникало ощущение, что мы, «Глория», прикоснулись к чему-то такому, что выходит за пределы наших возможностей. А поняв это, я стал думать, как уговорить дядьку забрать у нас это все больше расползающееся дело в свои профессиональные руки.

«Дядь Слав, — скажу я ему, — заберите вы ради бога с дядей Сашей у меня этот дневник. Там такие вещи, что просто читать страшно, да и не для скромного детективного агентства вся эта заваруха… Я ведь всего-навсего простой частный сыщик, а тут, понимаешь… Генералы, олигархи, члены администрации, черт в ступе и вся их подноготная. Согласись, что вряд ли кто даст мне допрашивать генералов, тем более милицейских. Другое препятствие — это то, что мы уперлись в наркотики, которые поставляет опять же сынок рубоповского генерала, к тому же повязанный с чеченцами. Кто нас к этому сынку подпустит без большой драки? А ведь, между прочим, деньги от продажи этой наркоты идут скорее всего на войну с нами же, с Россией. Так что это дело — либо для ФСБ, либо для Генпрокуратуры».

Я решил посовещаться с Севой Головановым и с Алексеем Петровичем Кротовым — не будет ли этот шаг выглядеть таким образом, будто мы чего-то испугались — трудностей, опасности, траты средств (а их на новое расследование понадобилось бы очень даже немало). Нет, рассудили они трезво, такое серьезное дело нам просто не потянуть. Тут аппарат нужен, государственная мощь…

И я позвонил дяде Славе, Вячеславу Ивановичу Грязнову, начальнику МУРа.

14

Денис оказался совершенно прав: открытые в связи с последними событиями обстоятельства имели последствия, многократно превосходящие возможности частного агентства «Глория». Дело о гибели предпринимателя Разумовского, затребованное в порядке надзора, обрастая в руках Александра Борисовича Турецкого, следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры, все новыми подробностями, неизбежно превращалось в дело о злоупотреблениях должностными полномочиями высших офицеров МВД. К числу упомянутых обстоятельств, изменивших направленность расследования, можно было отнести и признания взятого с поличным Мастерилы, и показания главаря солнцевской ОПГ по кличке Кент, и информацию, исходящую от офицера ФСБ Лазуткиной А. В., ну и, конечно, дневники погибшего Разумовского, которые, по существу, и дали настоящий толчок тому «большому» делу, для которого, собственно, и понадобился Турецкий.

Перед тем как подать служебную записку на имя Генпрокурора, Турецкий долго сидел у Меркулова — советовался, как сделать все лучше. Это были никакие не закулисные интриги, никакой не сговор — просто оба знали, насколько силен министр внутренних дел — силен не как работник, не как личность, а своими связями на самом верху, своими возможностями. Надежно прикрытый высокими покровителями, он, почуяв опасность, мог пойти на что угодно…

— Надо проделать все так, Саша, чтобы комар носа не подточил. Это, между прочим, касается и твоей служебки. Постарайся, чтобы без лишних слов, чтобы сразу в цель, хорошо?

— Ух, не люблю я писанину, Костя!

— Да кто ж ее любит, — засмеялся Константин Дмитриевич. — А без нее — никак. Особенно в таком вот деле. Он же скользкий, как уж, министр-то. Но мы с тобой будем умнее — мы не по нему вдарим, чтобы сразу оказаться на виду, а по его подручным. И ему хвост прищемим, и сами как мишени не успеем обозначиться. Но! Говорю еще раз: все должно быть, как у Клинта Иствуда, у которого, как тебе известно, все на съемочной площадке работает не просто как часы, а как швейцарские часы, понял! На минное поле выходим…

— Так точно, понял. Как швейцарские часы на минном поле! Сейчас пойду, составлю для начала служебную по дневнику, а ты потом посмотришь глазом мастера и заместителя Генпрокурора — все ли получилось как надо. Хорошо?

— Ты мне вот что скажи, — чувствовалось, сомнения все же не оставляли Константина Дмитриевича. — Это не пустышка, как по-твоему?

— Ты что имеешь в виду? Дневник, что ли? Не-ет, Костя! Поверь на слово: если это пустышка, тогда уж и не знаю, что можно назвать подлинным документом!

— Подожди тарахтеть, Саша! Я вот ведь про что: не будет это все воспринято как беллетристика? Доказательства у тебя хоть какие-нибудь есть? Документальные подтверждения?

— Здрасте вам! А следствие-то на что? Проведем следственную работу — все до копеечки и подтвердится. Ну а для начала — то, что есть…

— Ну тогда давай по пунктам рассказывай, чтоб я знал, что именно у тебя есть.

— Есть протоколы допросов главаря ОПГ, того самого Кента, которого взяли ребята. Этот Кент как раз и был организатором ликвидации Разумовского. Он фактически подтвердил, что убийство было осуществлено по заказу генерал-майора Суконцева. Это раз. То же подтверждается показаниями предполагаемого исполнителя, киллера по кличке Мастерила, и агентом ФСБ Лазуткиной.

— Это те двое, что были взяты на даче?

— Точно так-с. Теперь далее…

— Погоди, погоди, — остановил его Меркулов. — Ты говоришь — Суконцев заказчик. Он что — собирался чем-то с ними расплачиваться?