Предчувствуя последующую борьбу за симпатии мальчика, Франклин предпочел взять его под свое крыло. На Крейвен-стрит ребенок был известен просто как Уильям Темпл, и под этим именем Франклин записал его в школу, которой руководил зять Уильяма Страхана, довольно эксцентричный педагог, разделявший увлеченность Франклина реформой правописания. Даже несмотря на то, что Темпл стал членом расширенной семьи Стивенсон, остальные ее члены притворялись (по крайней мере на людях), будто не знают его действительного происхождения. (В конце 1774 года в письме с описанием свадьбы, на которой он был шафером, Полли назвала его «мистером Темплом, молодым джентльменом, который учится здесь в школе и находится на попечении доктора Франклина». Лишь после того как Франклин вернулся со своим внуком в Америку, где тот начал носить настоящую фамилию, Полли призналась, что все время подозревала о существовании между ними каких-то отношений. «Я радовалась, услышав, что он получил фамилию Франклин, на которую, как я всегда знала, он имел определенное право»)[256].

В Филадельфии Франклин по-прежнему считался «народным трибуном» и защитником прав колоний. Когда в марте 1765 года весть о его благополучном прибытии в Лондон достигла Америки, в его родном городе «почти всю ночь» звонили колокола, толпы его сторонников «бегали как сумасшедшие», и немалое количество спиртного было выпито за его здоровье. Но радость оказалась недолгой. Франклину предстояло оказаться втянутым в споры по поводу печально известного закона о гербовом сборе, который требовал взимания налога с каждой газеты, книги, альманаха, юридического документа или колоды карт, произведенных на территории колоний[257].

Это был первый случай, когда парламент предложил ввести для колоний крупный внутренний налог. Франклин считал, что парламент имеет право вводить внешние налоги — например таможенные пошлины и тарифы для регулирования торговли. Но считал неразумным и даже антиконституционным обложение внутренним налогом людей, которые не имели своего представительства в законодательном органе. Тем не менее он не проявил должной энергии в борьбе против закона о гербовом сборе. Напротив, в сложившейся ситуации пытался играть роль примирителя.

Вместе с несколькими другими представителями колоний Франклин встретился в феврале 1765 года с премьер-министром Джорджем Гренвиллом, который объяснил, что большие затраты на войны с индейцами делают введение какого-то налога на колонии неизбежным. В чем мог заключаться лучший способ введения налога? Франклин утверждал, что это должно быть сделано в «обычной конституционной манере», то есть посредством направления королем запросов к колониальным легислатурам, обладавшим исключительной властью устанавливать налоги для жителей. Смогут ли Франклин и другие представители, спрашивал Гренвилл, поручиться, что колонии согласятся на выплату нужной суммы, и в каких пропорциях следует распределить эту сумму между колониями? Франклин и другие представители признали, что не могут дать на этот счет твердых гарантий.

Через несколько дней Франклин предложил другой вариант. Он — и как знаток экономической теории, и как печатник — основывался на своем давнем желании: пусть в Америке обращается больше бумажных денег. Парламент, предлагал он, мог бы разрешить выпуск новых аккредитивов, которые выдавались бы заемщикам под шесть процентов годовых. Бумажные расписки служили бы законным платежным средством и находились бы в обращении наравне с валютой, повышая таким образом денежную массу в Америке. Британия могла бы получать доход в виде процентов, вместо того чтобы вводить прямые внутренние налоги. «Эта мера действовала бы подобно обычному налогу на колонии, но не была бы такой неприятной, — утверждал Франклин. — Богатые, в руках которых сосредоточена основная масса денег, платили бы в действительности бóльшую часть такого налога». Но Гренвилл, по словам Франклина, «был ослеплен желанием ввести гербовый сбор» и отверг предложенную идею. Возможно, это произошло к счастью для Франклина: позже он узнал, что даже его друзья в Филадельфии не поддерживали идею выпуска аккредитивов[258].

Когда в марте закон о гербовом сборе был принят, Франклин занял прагматичную позицию — и тем самым допустил ошибку. Он рекомендовал назначить своего хорошего друга Джона Хагеса чиновником по сбору гербовой пошлины в Пенсильвании. «Выполнение этой задачи может сделать вас непопулярным на какое-то время, но спокойные и твердые действия, направленные в любых обстоятельствах силой вашей власти на благо людей, постепенно примирят вас с ними, — опрометчиво утверждал он в письме к Хагесу. — Между тем верность короне и правительству этой страны всегда будут для вас и для меня самым разумным курсом действий независимо от безумства черни». Желая сохранить хорошие отношения с королевскими министрами, Франклин роковым образом недооценил безумство черни у себя дома.

В этой ситуации весьма разумно действовал Томас Пенн. Он отказался выдвинуть своего кандидата на должность сборщика нового налога, заявив, что если сделает это, то «люди могут подумать, что мы согласны с возложением на них такого бремени». Джон Дикинсон, молодой оппонент Франклина и лидер партии владельцев в Ассамблее, подготовил декларацию против закона о гербовом сборе, получившую полную поддержку депутатов[259].

Это был один из самых серьезных политических промахов Франклина. Слепая ненависть к Пеннам не позволила ему понять, что большинство его друзей-пенсильванцев еще сильнее ненавидят налоги, вводимые из Лондона. «Я делал все от меня зависящее, чтобы не допустить принятия закона о гербовом сборе, — не слишком убедительно доказывал он филадельфийскому другу Чарльзу Томсону, — но наши силы оказались недостаточными». Затем он перешел к обоснованию своего прагматизма. «Мы могли бы попытаться помешать заходу солнца. Но не допустить его мы не могли. А раз уж оно зашло, мой друг, и, возможно, пройдет немало времени, прежде чем оно взойдет, то давайте сделаем ночь настолько комфортной, насколько это в наших силах. Мы еще можем зажечь свечи».

Это письмо, ставшее достоянием гласности, дало толчок пиар-кампании, имевшей для Франклина катастрофические последствия. Томсон сообщал, что Филадельфия, вместо того чтобы зажигать свечи, готова выпустить на волю «силы тьмы». «Помешательство настолько овладело всеми слоями общества, что я предвижу гибель нескольких человек до того, как пламя будет потушено», — писал испуганный Хагес человеку, осчастливившему его должностью, которая оказалось крайне незавидной[260].