— А, вот оно что!.. — протянул Уайтерс, с радостью ухватившись за мысль, что его милой хочется поскорее выполнить поручение, чтобы чувствовать себя свободной. — Тогда, конечно, Бетси…

— Вы же знаете, — перебила его девушка, — всегда надо сначала покончить с делом! Раньше дело, а потом уж удовольствие.

— Ну, это как сказать… — отвечал Уайтерс. — Может быть, для нас с тобой будет приятнее наоборот. С делом можно и подождать немножко.

— Нет-нет! — нетерпеливо возразила Бетси. — Если леди, которая меня послала, узнает, что я столько времени потратила зря, мне достанется! И я не получу обещанной награды. Вы и не представляете себе, как она сейчас волнуется и ждет не дождется, чтобы я принесла ей ответ!

— Ну и пусть себе волнуется! Ну ее, подождет, милочка Бетси!

— Послушайте меня, Уайтерс! Ну, представьте себе, что вы сидите в тюрьме и кто-то хочет узнать про вас… ну, например, я… разве вы тогда сказали бы «пусть подождет»? Прошу вас, не задерживайте меня! Ведь мы можем повидаться с вами завтра. Приходите ко мне и сидите сколько угодно. Отца дома не будет, и вы можете болтать всякую чепуху.

— Ну как устоять, когда так уговаривают! — со вздохом сказал влюбленный кирасир, явно прельщенный столь завлекательной перспективой. — Ладно, ступай! Только поцелуй меня разок, прежде чем я тебя туда впущу, а когда будешь выходить, — еще раз. Согласна?

— От всего сердца! — с готовностью ответила Бет, вспомнив себя в роли девицы Марианны. — Вот!

И прежде чем Уайтерс успел схватить ее в объятия, она быстро подалась вперед и, вытянув губки, чмокнула его в щеку.

— Вот! — воскликнула она. — Довольно с вас?

— Нет, душечка! — взволнованно зашептал пылкий вздыхатель. — Еще сто раз — и все будет мало! Такой сластью никогда не насытишься, все будет еще хотеться! Э, что там рассказывают о фламандских девушках! Один поцелуй английской красотки пьянит, как молодое вино…

— Да будет вам льстить! Ну, Уайтерс, выполняйте свое обещание, если хотите, чтобы я на прощанье сдержала свое!

— Сейчас, душенька! Но только, смотри, поосторожнее! Потише говори. А то, если сержант пойдет с обходом да увидит, что здесь делается, он меня живо из часовых в арестанты произведет — и оглянуться не успеешь! Ну, еще один поцелуйчик, и я открою.

Девушка, не колеблясь, подставила свою щечку жадным губам поклонника и, пообещав, что она не будет скупиться после того, как покончит с делом, бросилась к двери кладовой, которую наконец-то, после стольких разговоров, открыл Уайтерс.

Глава XLII

ОБОЮДНЫЕ ПОДОЗРЕНИЯ

Весь этот день арестованный Голтспер томился в заключении. С той самой минуты, когда его схватили, с ним обращались, как с преступником, как если бы он уже был осужден.

В небольшом чулане, где он был заперт, не было никакой обстановки. Здесь были свалены ящики, доски, но не было ни стола, ни стула. Грубая скамья заменяла и кровать и сиденье. На этой скамье он сидел, пытаясь иногда прислониться к стене, что было довольно трудно, так как руки у него были связаны за спиной, а ноги у щиколоток тоже были скручены веревкой.

Он не делал никаких попыток освободиться от своих пут: это казалось ему безнадежным делом. Если бы даже ему удалось сбросить связывавшие его веревки, все равно оставалась запертая дверь, а за нею все время или стоял, или прохаживался часовой.

Как ни тяжко было ему видеть себя в этом унизительном положении и сознавать, что ему, быть может, грозит позорная казнь, мысли его были поглощены другим.

Ему не давали покоя мучительные подозрения: Марион Уэд и ее перчатка на шлеме Скэрти не выходили у него из головы.

Весь день — а он, казалось, длился бесконечно — Голтспер ни на минуту не мог отделаться от этих мыслей и снова и снова задавал себе все тот же неотвязный вопрос: откуда у Скэрти эта перчатка? Завладел ли он ею тайком или, может быть, Марион подарила капитану этот знак любви, как когда-то подарила ему?

Он припоминал все свои встречи с Марион с того самого дня, когда он, задумавшись, ехал по лесу и вдруг глазам его предстало прелестное видение, смутившее его покой. И как потом он не раз встречал ее на этой тропинке, и сердце говорило ему, что это не случайные встречи… А потом эта перчатка, упавшая с руки… Как долго он не решался поверить, что она предназначалась ему! Но после того свидания в парке, когда она сама призналась, что уронила ее нарочно, когда он из ее уст услышал, что он владеет ее сердцем, что она принадлежит ему навеки, — как может он сомневаться в ее любви?

Однако он сомневался, и эти мучительные сомнения, вызванные ревностью, заставляли его подозревать Марион в легкомыслии и кокетстве. Она могла расточать улыбки и нежные взгляды, говорить нежные слова — так просто, из прихоти. Сегодня она подарила любовный сувенир ему, завтра — другому. Словом, он не мог отделаться от мысли, что Марион просто играла с ним.

Из всех пыток, которым способна подвергнуть ревность любящее сердце, эта — самая мучительная. Любовь без ответа причиняет страдание, но когда вам клянутся в любви, поощряют ваше чувство лживыми обетами и признаниями, а потом вы прозреваете и видите, что это обман, — тогда ревность становится поистине чудовищем.

Никакая жестокость не сравнится с жестокостью ветреной кокетки.

Но неужели Марион Уэд может быть кокеткой? Сотни раз Голтспер задавал себе этот вопрос. Сотни раз пытался отогнать подозрения. Но, увы, всякий раз язвительный голос ревности, прокравшейся в его душу, отвечал: «Что ж, возможно».

И разум его, отравленный тем же ядом, покорно соглашался: «Да, так оно, вероятно, и есть».

Быть может, Генри Голтспер был склонен считать это вероятным потому, что в лучшую пору его жизни, в расцвете молодости и счастья, ему пришлось на горьком опыте изведать женское коварство.

— Ведь не может этого быть! — повторял он, в сотый раз возвращаясь к мучившим его сомнениям. — Она должна знать, что я здесь. Не может не знать! И хоть бы раз поинтересовалась, прислала записку… Наверно, и в инквизиторской темнице я не чувствовал бы себя таким покинутым. Может быть, им запретили общаться со мной? Хотелось бы думать, что это так. Ведь нельзя же сразу прервать дружбу, начавшуюся так сердечно? Почему же они все сразу вдруг отвернулись от меня? Ах, чего только не делали и не сделают люди, лишь бы избежать нависшей над ними опасности! Может быть, они все отреклись от меня,