— Н… нет! Нет, вовсе нет, госпожа герцогиня, но надо учитывать, что добраться туда можно только пешком… Даже портшез не пропустят!

— Значит, пойдем пешком! Прикажите, чтобы меня проводили факельщик и двое слуг.

Беркен, состроив оскорбленную физиономию, выпрямился во весь рост и весьма надменно объявил:

— В подобную ночь мы будем сопровождать госпожу герцогиню сами! Ваши приказания будут переданы…

Когда через несколько минут Сильви в платье из дымчатой тафты и в тон ему легкой длинной накидке с капюшоном вышла из дома, ее поразило, как необычно выглядели их улица и соседние улицы. Все казалось странным: метались тревожные тени, освещенные пламенем факелов, в темноте изредка поблескивало оружие; воздух наполнял какой-то смутный гул, в котором различались слова песен, стоны и взрывы смеха; это было пробуждение народа, который восстал и осознал свою силу, убедившись, что он един в борьбе за освобождение двух человек. Низвергнуты привилегии, цеховая разобщенность, запреты! На баррикаду каждый приносил то, что «мел, и среди восставших не последними были женщины.

Обычно с наступлением темноты по улицам Парижа осмеливались в одиночку бродить только пьяницы. отчаянные смельчаки и безумцы. В эту ночь все люди были вместе: на баррикадах бок о бок находились щеголь, водонос, базарная баба, иезуит в четырехугольной шапочке — все люди Церкви откликнулись на призыв маленького коадъютера! — и грузчик, и буржуа, владеющий собственным домом. Даже весь сброд, словно крысы, повылез из своих нор; это были лжекалеки, грабители, настоящие или мнимые нищие. Однако Сильви и ее сопровождающие не встретили никакой грубости. Люди улыбались молодой элегантной даме, которая учтиво просила ее пропустить. Казалось, никого не впечатлял и не раздражал титул герцогини, о чем громко оповещал Беркен. К великому возмущению последнего, какой-то обсыпанный мукой хлебопек с обнаженной грудью даже обхватил Сильви за талию, чтобы помочь ей перебраться через баррикаду.

Выбравшись на улицу Сент-Круа де-ла-Бретонри, они увидели, что навстречу движется кортеж, почти ничем не отличающийся от кортежа Сильви: дама в голубом атласном платье, отделанном серебряной нитью, — ее окружали факельщики и двое слуг — шла так спокойно, словно каждую ночь одна разгуливала по улицам, обмахиваясь веером-маской на длинной ручке. Сильви бросила на даму пристальный взгляд и с радостным криком кинулась к ней:

— Мари! Мари! Как я рада вас видеть! Радость была взаимной. Бывшая мадемуазель д'Отфор с распростертыми объятиями бросилась к Сильви, и молодые женщины расцеловались с таким восторгом, что вызвали рукоплескания окружающих: ведь знатные дамы очень редко обращались друг с другом как простые лавочницы. Кроме того, в их речи не звучало ни слова из совершенно невразумительного светского языка жеманниц: язык Мари и Сильви мог понять каждый.

— Господи, Сильви, куда это вы направляетесь в таком виде?

— В монастырь Визитации… Но я могу вернуть вам этот же вопрос.

— В монастырь? Что еще с вами стряслось?

— Я хочу подождать там рассвета. А что вы делаете на улице так поздно, да еще идете пешком, как и я?

— Возвращаюсь домой. Мне пришлось оставить свою карету на улице Святого Людовика, у госпожи герцогини Буйонской, которая давала музыкальный ужин. После моего замужества мы с ней очень подружились. Эта добрая женщина — кузина моего мужа и господина, но сегодня вечером у нее был такой содом, что музыки мы не слышали, а об ужине и вовсе забыли: госпожа де Лонгвиль и принц де Марсийак кричали громче всех, пытаясь убедить общество присоединиться к народу, чтобы пойти осаждать дворец Мазарини. Я предпочла уйти! — Но разве вам это не по душе? Вы ненавидите Мазарини гораздо больше, чем я…

— Конечно, но моему мужу не понравилось бы, что я так явно афиширую свою неприязнь. А мне так не хочется огорчать мужа. Я даже не знаю, где он сейчас. А когда его нет рядом, я всегда чувствую себя совершенно потерянной. Впрочем, я знаю — как и он без меня!

— Вы счастливая женщина, если сумели обрести в браке великую любовь! — улыбнулась Сильви.

— По-моему, вам тоже жаловаться не приходится. Но ответьте: что за странная мысль — отправиться ночевать в монастырь? Вы что — нуждаетесь в пристанище?

— До некоторой степени.

— Хорошо, тогда пойдемте со мной! Раз я здесь, считайте, что пристанище вы нашли. Да я и так никуда вас не отпущу!

— Я тоже не хочу с вами расставаться. Такая радость встретить вас, ведь я думала, что вы в Нанте.

Сильви не сказала, что у нее будто гора с плеч свалилась. Ведь Мари будет гораздо проще объяснить, почему она ищет пристанища, чем настоятельнице монастыря! Взявшись под руки, они пошли дальше, оживленно болтая; они преодолевали баррикады — в ту ночь в Париже было построено тысяча двести баррикад! — и чаще всего их шумно приветствовали защитники, польщенные тем, что такие красивые дамы одобряют их улыбками.

Труднее всего оказалось миновать баррикаду, воздвигнутую неподалеку от особняка маршала де Шомбера. Объяснялось это двумя причинами: во-первых, особняк, соседствуя с орденом Ораторианцев на улице Сент-Оноре, находился совсем близко от Пале-Рояля. Во-вторых, всем была известна преданность маршала королю. Хотя маршал де Шомбер, будучи вице-королем Каталонии, в это время находился на другом конце Франции, ни у кого не возникало сомнений в том, что он, если бы находился в Париже, без колебаний поставил бы на место советников парламента вместе с их друзьями. Но в лице Мари д'Отфор маршал имел достойную себя супругу.

— Горстка лакеев и две дамы, вот уж поистине достойный вас враг, храбрецы вы мои! — дерзко обратилась она к вооруженному огромным ножом торговцу мясом, который не давал ей пройти. — Вы хотите объявить мне войну?

— Это зависит от того, за кого вы — за Мазарини или против него?

— Ну кто, будучи в здравом уме, вздумает поддерживать этого негодяя? Посмеялись, и будет, друг мой! Госпожа герцогиня де Фонсом и я, мы очень устали и хотим передохнуть.

— Тогда кричите: «Долой Мазарини!»

— Если лишь это требуется, чтобы доставить вам удовольствие, мы будем кричать хором. Ну же, господа лакеи! Громче!

Обе женщины и их маленький отряд прокричали «Долой Мазарини!» так слаженно и с таким воодушевлением, что люди на баррикаде приветствовали их овацией и даже проводили до ворот особняка Мари д Отфор, проявляя самую почтительную любезность. Тут они и распрощались.

— Если, дамы мои, с вами случатся неприятности в ближайшие дни, а они будут трудными, спросите меня. Зовут меня Дюлорье, я торговец пряностями с улицы Ломбардцев, — сказал один их пылкий поклонник и вернулся на баррикаду.

— Уф! — вздохнула Мари, опускаясь наконец на свою кровать, накрытую серебристо-голубой полу парчой. — Кажется, у нас в Париже будет маленькая война! Признаюсь, меня это очень забавляет! А вас?

— На войне убивают… К тому же меня, признаться, очень волнует судьба нашего юного короля.