в пользу новинки — турецких барабанов, чье звучание в поэме про сэра Гавейна называется «nwe nakryn noise».

Однако во «Властелине колец» мощный рог восточного тура, который принадлежит Боромиру, сохраняет прежнее значение. Боромир дует в него, выходя из Раздола, и в ответ на упрек Элронда отвечает с вызовом: «В пути я готов таиться от шпионов. Но начинать поход по-воровски, крадучись, мне не позволяет воинская гордость». Трубит он в рог и тогда, когда на Морийский мост выходит барлог и даже когда «темная туча с огненными проблесками» бросается в бой. Если петушиный крик символизирует новый день, воскресение и надежду, то звуки рога ассоциируются со строптивостью, удалью, готовностью идти вперед даже при полном отсутствии надежды. Вот сразу два ответа на экзистенциальную дилемму, которую ставит Кольценосец, и не исключено, что самый сильный из них тот, что считается языческим, дохристианским, ведь он способен остановить и назгула, и барлога.

Что из этого необходимо знать читателю? Многие из символов, такие как рог Боромира или Гутлафа в главе 5, уже присутствуют в повествовании, и ошибиться в их смысле невозможно. Другие образы, такие как приближение рассвета, хорошо знакомы и не нуждаются в пояснении. Этот эпизод можно воспринимать просто как цепочку совпадений: петух кукарекает, потому что так ему положено, и не осознает, что происходит вокруг, а рога трубят лишь «будто» в ответ, и их звучание никак не связано с назгулом или с проблемой «отсутствия», ставшего зримым. Но воспринимать все настолько буквально может только читатель, совершенно лишенный воображения.

То же относится и к сцене, которая, как может показаться, разворачивается в обратном направлении, в сторону отчаяния, а не вызова судьбе, в отличие от эпизода у ворот. Речь о переходе Фродо и Сэма через Мертвецкие Болота. Хоббиты пробираются через трясину, следуя за Горлумом, и вдруг по обе стороны начинают мелькать блуждающие огоньки, «мутные язычки пламени» болотного газа. Горлум зовет их свечками. Сэм замечает, что Фродо словно зачарован ими, и просит его не смотреть на них. Потом он тоже спотыкается и падает лицом в воду, но тут же в ужасе подскакивает: «Полным-полно мертвецов, и все глядят!» Фродо, который до сих пор говорит «дремотным голосом», соглашается:

«Я их тоже видел: в заводях, когда засветились свечки. Они лежат в черной глубине и глядят мертвыми глазами. Злобные, страшные хари, а рядом — скорбные и величавые, гордые и прекрасные лики, и водоросли оплели их серебристые кудри. И все мертвые, сплошь гнилые трупы, и свет от них замогильный. <…> Не знаю, кто они такие и откуда».

Горлум объясняет это просто: «Здесь была великая битва» (речь о битве при Дагорладе), и погибшие в бою нашли в трясине свою могилу. Но Сэм ему не верит: «Не может там быть мертвецов!» — и, по-видимому, он прав, ведь Горлум уже пытался проверить свою теорию на практике и раскопать могилы, но это ему не удалось: «До них нельзя дорыться, не доберешься до них. <…> Глаз их видит, а зуб неймет».

Что означают эти лица? Самое зловещее в них то, что они теперь стали одинаковыми. Судя по всему, они принадлежат павшим с обеих сторон: среди них есть как слуги Саурона («злобные, страшные хари»), так и эльфы и люди, противостоявшие ему и одержавшие победу («скорбные и величавые, гордые и прекрасные лики»). Но конец у них у всех был один. Это описание многим напомнило исход боев Первой мировой войны (сам Толкин, напомним, три месяца провел на Сомме), когда в результате позиционной войны погибшие в течение целого года не предавались земле, и обе стороны безнадежно запутались. Это может служить объяснением того факта (совершенно не удивительного), что тела павших с обеих сторон разлагаются одинаково: все они теперь «мертвые» и «гнилые». Фродо даже «прекрасные лики» видятся «скорбными», и они не просто «гнилые» — от них исходит «свет… замогильный».

Здесь есть ряд невысказанных мыслей. О том, что все было напрасно (эта мысль близка к ощущению «финального поражения», которое испытывают живые герои книги); что Саурон хоть и был повержен в бою, но каким-то образом смог отомстить мертвым, и теперь они находятся в его власти; и, пожалуй, самое худшее — что все мертвые враждебны по отношению к живым, что после смерти они узнали нечто такое, чего не знали при жизни. Как уже говорилось выше, в главе о Могильниках есть намеки на то, что умертвие все еще властвует над покойниками, погребенными в его кургане, что оно, возможно, и само было одним из них — из тех, кто сражался с ангмарским королем-ведьмаком, — но обернулось ко злу в результате некого разложения психики. В «Переландре» Льюиса этот страх очень образно выражает Нелюдь — ученый Уэстон, одержимый дьявольской силой. Самое жуткое, что его собственная душа, по-видимому, все еще жива и вопит о помощи из-под гнета одержимости, страшась, что ее постигнет та же участь, которая представляется ей неизбежной для всех умирающих.

Это представление — классика язычества, оно восходит еще к Гомеру. Льюис, Толкин и все остальные «Инклинги», вне всякого сомнения, решительно его отвергали. Но забывать о нем не забывали. Не может ли оказаться, что оно и правда соответствует действительности? Сэм даже восклицает: «Волшебство, что ли, какое лиходейское?» Предположение о том, что это иллюзия, наведенная именно с такой целью — посеять страх и сломить волю, — оказывает утешительное воздействие. В таком случае самое правильное — продолжать несмотря ни на что (именно так и поступают хоббиты). Однако тень этого образа остается в памяти. Если трубный звук рогов символизирует непокорность, то Мертвецкие Болота — память о том, чему нельзя покоряться. Это две стороны одной и той же проблемы бытия в мире, который еще не познал спасения, и каждая из них усиливает другую.

Аналог предложенной дилеммы можно найти в эпизоде главы 9 книги V, «На последнем совете», который часто недооценивают и оставляют без внимания. Леголас и Гимли прогуливаются по Минас-Тириту. Гном критикует каменные постройки: «Вот здесь недурная кладка и камень хорош… а там вон никуда не годится». Леголас настроен менее критично и отмечает, что если и во времена увяданья в Гондоре есть такие люди, как Имраиль, то каков же он был во славе своей! Гимли согласен с тем, что древние строенья добротней, но потом делает обобщающее заявление:

— Так и все дела людские — весной им мешает мороз, летом — засуха, и обещанное никогда не сбывается.

— Зато вызревает нежданный посев, —