Не бывает, не бывает, дорогой мой, художественных произведений, ничего не требующих от читателей! Читатели они ведь кто? Они ведь активный ингредиент художественного целого, пойми же, наконец… Любому автору именно что мечтается такой вот читатель-соавтор, дерзко врывающийся в образную систему художественного целого со своими взглядами на мир, со своими предпочтениями, привычками… требованиями, наконец! Довольно сидеть на печи или где ты там: это ты, читатель, есть ведущее звено в художественной коммуникации – без тебя художественная коммуникация вообще не состоится! Не говорить же автору с самим собой – что ты прямо как маленький?

Вот и только что, в предшествующей главе, – почему ж ты, дорогой мой, не вмешался в ход событий, не угадал коварных замыслов Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, и тогда еще голой Бабы с большой буквы? Все ведь яснее ясного было: намекали тебе без конца, что Карла-то уж во всяком случае Ивановича, внутреннего эмигранта, следует опасаться, поскольку какой-то он уж очень подозрительно деловой… деловитый. Северный этот деловитый Карл Иванович, внутренний эмигрант! Так нет, проморгал ты, читатель, коварные его замыслы, дал увлечь себя пустыми разговорами о половых органах – и даже тогда, когда автор прямо указал тебе на исчезновение Деткин-Вклеткина, ты и то не бросился сразу же на его поиски, а, напротив, продолжал любоваться престарелой голой Бабой с большой буквы… ну что ж тут скажешь! Отдаешь ли ты себе, читатель, отчет, что своим пассивным созерцанием событий ты фактически толкаешь художественное целое в пропасть?

Мешать-то, конечно, тоже не надо… Я ведь совсем не за то, чтобы ты, читатель, прямо вот сейчас завалился ко мне в гости в неубранную квартиру, где, пардон, нижнее белье на фортепьяно, потребовал кофе и горячих кренделей с маслом, стал рыться в моих рукописях и требовать еще и отчета о моих творческих планах. Так оно, безусловно, тоже не годится, потому что начальник тут все-таки не ты, а я… Но хоть какую-то разумную инициативу ты ведь мог бы проявить? Например, осторожно поинтересоваться по ходу дела: а не слишком ли много внимания в данном, конкретном, произведении уделено такому второстепенному в жизни человека явлению, как половые органы? Не пора ли нам, дескать, отвести от них изумленные взоры Случайного Охотника и посмотреть, что происходит с построением Абсолютно Правильной Окружности из спичек? Тут-то и пришлось бы автору опомниться: дескать, прости, читатель, меня, дурака старого, и спасибо за своевременную критику!

Но теперь-то поздно, конечно… Деткин-Вклеткина мы почти уже потеряли – вместе с Хухры-Мухры и Случайным Охотником: из цепких лап северного деловитого Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, и острых коготков разодетой в пух и прах Бабы с большой буквы кто ж вырвется? Так будь ты хоть впредь внимательнее, беспечный мой читатель… если, конечно, трагическая судьба Абсолютно Правильной Окружности из спичек тебе вообще дорога! Потому что прямо вот сейчас, пока ты тут побалтываешь с автором, кое-что уже случается вне поля твоего зрения: все время же что-то случается в структуре художественного целого, не мне тебе это говорить. И это «кое-что» практически уже вопиет, потому что типический персонаж сию минуту отфутболивается в нетипические обстоятельства, о чем тебя уже предупредили в заголовке. А ты ведь знаешь, что бывает с литературно-художественным произведением, в котором типический герой оказывается вне типических обстоятельств? Правильно: литературно художественное произведение утрачивает реалистическую основу! Так что задумайся: то ли это, к чему действительно стремится душа твоя? Можешь, конечно, сразу не отвечать, но…

Сын Бернар практически гиб – или гибнул – не знаю, как языковой норме в данном случае угодно, а лично мне грамматически все равно. Я, конечно, могу заметить, что, если Сын Бернар гиб, то процесс был эпическим, а если гибнул, то драматическим, но я уже сейчас спешу ему на помощь и погибнуть не дам. Ибо, если мне грамматически все равно, то этически очень даже не все равно, погибнет Сын Бернар или нет. Во всяком случае, погибнет ли он по такой причине…

Если тут кого-нибудь интересует, по какой причине, то объясняю: по причине непомерности возложенной на него исторической ответственности. В конце концов, Сын Бернар все-таки только собака, то есть не человек, в чем легко убедиться, построив, по примеру Марты, хоть такой вот силлогизм:

Собака не человек

Сын Бернар собака

----------------------------------

Сын Бернар не человек.

Надеюсь, что после этого доказательства вопросов на данную тему больше не существует. Но даже если и существуют, то сейчас не до них – сейчас Сын Бернара спасать пора!

Простившись с Рединготом, который улетел на Сицилию, Сын Бернар сразу же и осознал, что отныне судьба Правильной Окружности из спичек лежит на его плечах. Плечей у Сын Бернара не было: у собак (которые, как мы помним, не люди) и вообще-то насчет плечей не густо. Так что, поместив судьбу Правильной Окружности из спичек на спину (спины у собак есть, замечу для порядка), Сын Бернар проникся ответственностью, первым делом отпустил всех ходоков на волю, запретил новым являться и лег у телефона. Картину эту можно было описать метким, как праща в умелых руках, выражением: «Ему не позавидуешь!»

И дело совсем не в том, что отношения с телефоном у Сын Бернара складывались как-нибудь необычно (он уже не раз успешно отвечал на многочисленные звонки в нашем присутствии!), – дело просто в том, что не каждый ведь станет обсуждать самую грандиозную из человеческих идей с собакой (опять см. силлогизм, предложенный выше). Это мы с вами привыкли к Сын Бернару настолько, что нам, грубо говоря, наплевать, человек он или собака, но требовать этого от тех, кто с ним еще не знаком…

Представим себе, что мы звоним в какое-либо учреждение и слышим:

– Слушаю Вас!

– Простите, с кем я говорю?

– С Сын Бернаром!

Есть ли у нас навыки реакции на речевые ситуации такого типа? Не пошлем ли мы в таком случае собеседника на место?

Чтобы изначально повысить к себе уважение человечества, Сын Бернар повесил в конторе на видном месте небольшой плакат:

«ЖИВАЯ СОБАКА ЛУЧШЕ, ЧЕМ МЕРТВЫЙ ЛЕВ.

Иоганн Вольфганг Гете»

– после чего, собственно, все и началось.

Прослышав об этом плакате, жители Города мертвых сообщили о его содержании кому следует, а его звали Лев, и он, как повелось в этом городе, был давно мертв, – стало быть, мертвый этот Лев и пришел в контору качать права.

– Хочешь сказать, что ты лучше меня? – спросил он Сын Бернара с порога.

– Садитесь, пожалуйста, – уклончиво ответил Сын Бернар: искусство коммуникации было знакомо ему не понаслышке.

– Спасибо, – удивленно сказал мертвый Лев, сразу утрачивая неприязнь, и сел.

– Чай или кофе? – предложил Сын Бернар.

– Кровь! – сказал мертвый Лев. – Мы больше кровь пьем…

– Как интересно! – сказал Сын Бернар, искусный собеседник. – А вот это слово «больше», которое Вы только что употребили, оно что в точности означает? Что Вы не только кровь пьете, но и…