Я всячески показываю, что он мне не указ. Поворачиваюсь к герцогине: я ей служу, не ему.

— Приказывайте, ваша светлость.

Кажется, Рье скрежещет зубами, но мне нет до него дела. Я вижу по лицу Анны, как не хочется ей меня отпускать, подтверждая тем самым распоряжение Рье. Я прихожу ей на выручку:

— С позволения вашей светлости, я бы занялась расследованием этого прискорбного покушения.

Она милостиво кивает:

— Ступайте, сударыня. Исполняйте свой долг.

Я спрашиваю Дюваля:

— Куда отнесли тело?

Его глаза суживаются — он понял, что у меня на уме.

— Я сам тебе покажу, — говорит он. — Здесь нам все равно больше нечего делать.

— Как это нечего, Дюваль? — гневно бросает маршал Рье.

— А вот так, — отвечает Дюваль.

Железной рукой подхватывает меня под локоть и увлекает прочь из комнаты.

Когда мы оказываемся в коридоре, я пытаюсь высвободить руку. Он тотчас ослабляет хватку и бормочет извинения. Остаток пути до самого подземелья мы проделываем в молчании; под левым глазом у Дюваля дергается жилка, и это отбивает охоту к расспросам.

Перед длинным рядом темниц торчит одинокий стражник.

— Где тело? — спрашивает Дюваль.

Стражник указывает на каземат побольше:

— Вон там, господин мой.

Дюваль ведет меня внутрь. Может, стражник и усматривает в этом нечто странное, но у него хватает ума не задавать вопросов.

Тело лжеактера лежит на полу, стрелку из его шеи уже вытащили, но к жутковатой багрово-черной маске никто не притронулся. Я опускаюсь коленями на жесткий каменный пол и открываю его лицо.

Что меня больше всего поражает, так это его обыкновенность! Не красавец и не урод; в его внешности не угадывается ни благородных, ни крестьянских кровей. Он напоминает мне чистый холст, ждущий художника и красок для создания образа.

Дюваль подходит ко мне и тоже склоняется над убитым:

— Ты его не знаешь?

— Нет, господин мой. Я никогда его раньше не видела.

Дюваль хмурится, обдумывая мои слова:

— Откуда он, по-твоему, взялся?

— Вот это я и попробую установить.

Он сразу понимает, что у меня на уме:

— А это не слишком опасно? Он же был убийцей!

От его заботы у меня теплеет на сердце, но я лишь пожимаю плечами, изображая уверенность, которой на самом деле не чувствую.

— А как иначе мы выясним, кто его подослал? Сегодня о врагах герцогини мы знаем не больше, чем неделю назад. К тому же он мертв; какой вред мне причинит покойник?

— Все равно, — угрюмо говорит он. — Ты побереглась бы, Исмэй.

— Непременно, господин мой! — Я ободряюще улыбаюсь ему и вновь поворачиваюсь к убитому.

Прикрыв глаза, успокаиваю дыхание и медленно поднимаю завесу между жизнью и смертью.

Поначалу на той стороне пусто, и я глубже вхожу на территорию смерти. По-прежнему ничего — лишь бездонный провал в черную пустоту. Тут я понимаю, что у «всадника смерти» нет души, с которой я могла бы вступить в общение. Повсюду — только темная бездна. Неужто утрата божественной искры — это цена, которую нужно платить за убийство без благословения Мортейна?

Однако потом я чувствую, как нечто медленно и неодолимо тянется ко мне из бездны. К моему ужасу, тьма окутывает меня и начинает утягивать в пустоту. Я отчаянно отбиваюсь, но хватка слишком сильна; мне не вырваться. Кругом словно смыкается ночь, только здешний мрак куда непроглядней. И до чего же тут холодно! В лютый мороз кожа норовит примерзнуть ко льду, но сейчас так же застывает сама душа. Куда-то пропадает обычный холодок смерти, я чувствую жуткое онемение. Полную пустоту.

Чьи-то руки прикасаются к моему лицу. Меня бережно похлопывают по щекам, слышен человеческий голос. Тонкие струйки тепла сочатся к моему иззябшему телу. Невероятным усилием я размыкаю веки.

Подле меня на коленях стоит Дюваль, его глаза полны потустороннего ужаса. Меня бьет дрожь.

— Хвала Господу всеблагому, — шепчет он, заключает меня в объятия и крепко прижимает к груди.

Как сильно бьется у него сердце. И как часто — почти так же, как у меня самой. Он щедро делится со мной телесным теплом.

— Ну вот ты и порозовела, — говорит он наконец.

Я и правда заново чувствую, как бежит по жилам кровь. Он касается ладонью моей щеки и поворачивает мое лицо к своему, убеждаясь, что со мной правда все хорошо.

Улыбаюсь ему, но на самом деле мне жутко. Я увидела свою возможную судьбу и отчетливо поняла, что будет со мной, если нарушу заветы Мортейна.

Дюваль ведет меня в свои покои пустыми коридорами замка. Все гости, недавно веселившиеся на пиру, разбежались по комнатам. Войдя, усаживает меня в кресло поближе к огню и велит принести горячего вина со специями, чтобы я окончательно согрелась. Укрытая теплым плащом Дюваля, я наконец-то перестаю трястись и даже могу удержать в руках стакан, который подает мне слуга. Я делаю глоток чудесного сладкого напитка.

— И что мы собираемся делать дальше?

— Нужно довести до ума брачное соглашение с императором и убедить тайных советников одобрить его, — отвечает Дюваль.

Я сразу вспоминаю о мадам Динан и маршале Рье.

— А если не убедим?

— Тогда нужно скорее короновать Анну, чтобы, став полноправной государыней, она могла сама решать свою судьбу.

— А как ты собираешься удалить из замка Жизора, чтобы он коронации не помешал?

Дюваль хмыкает:

— Вот об этом я сейчас и думаю. — И он тоже отпивает вина.

— Но почему бы просто не взять да не выгнать его? — спрашиваю я. — Выставить наружу и запереть дверь? Хотя бы на то время, пока Анна надевает корону?

— У французской регентши полно других соглядатаев. Ей тотчас все сообщат, и коронация будет использована как предлог для вторжения.

Тут раздается стук в дверь. Мы с Дювалем обмениваемся взглядами, и он идет открывать.

Это капитан Дюнуа.

— Нам надо поговорить, — обращается он к Дювалю. И неуклюже добавляет: — Наедине.

— Да ладно, — отмахивается тот. — Если прикажу ей уйти, она все равно подслушает под дверью. Давай говори!

Капитан Дюнуа едва заметно хмурится.

— После вашего ухода совет продолжился, — говорит он. — И ничем хорошим дело не кончилось. Они рассудили так: вольно или невольно своим влиянием и советами ты вверг герцогиню в опасность, отчего она едва не лишилась жизни.

По сути, это удар в спину, но Дюваль остается внешне невозмутимым. Я ставлю стакан, боясь, как бы не пролить вино или в порыве гнева не выплеснуть добрый напиток прямо в очаг.