Хоть и мгла кругом висела, а переглянулись, будто видели друг друга. Тише воды, ниже травы, встали на спуск. Два меча, секира и нож на всех.

Ленивый собачий тяв становился отчетливее, и дымок из тонкого ручейка превратился в полноводную реку, текущую по воздуху. Утонули в той реке. Еще никогда дым не бывал столь отчетлив и пахуч. Изменился мир после Черного леса, ох изменился!

– Близко уже, – прошептал Многолет Зимовику, поигрывая мечом. – Лошадь всхрапывает. Слышу.

– Чую лошадиный дух, – кивнул волчий побратим.

– Во дворе собака. Шум поднимет.

– Тем хуже для хозяев.

– Сегодня удача не за них.

На ветру стояли, потому и подошли к деревне тишком да молчком. И лишь когда некстати скрипнуло тележное колесо, пес во дворе насторожился.

– Стоит, воздух нюхает, – себе под нос буркнул Многолет и отчего-то сморщился.

Никогда за собой такого не замечал, но в теперешнюю безлунную ночь увидел все отчетливо, будто ночную темноту оттенил рассвет. Еще загодя условились, кто пойдет за первой лошадью. Бывший сотник – теперешний десятник – перетоптался на месте и неслышно скользнул вперед.

У плетня замер и простер любопытный взгляд в щель между жердями. Крупный черный пес тянул нос по ветру и тихо рычал, скорее от непонятного беспокойства, нежели от явственной опасности.

Многолет усмехнулся, подобрался и, опершись на забор левой рукой, одним скачком перемахнул частокол. Сторож лаять не стал, бросился молча, только утробный рык поднялся в небо. Сухая ограда жалко скрипнула под весом крепкого человека, и Многолет, летящий навстречу зубастой пасти, не сдержал в груди рев. Черный пышнохвостый кобель рванул к чужаку, едва услышав скрип дерева, и так вышло, что взвился в воздух, не дав опуститься на землю страшному вору. Все кончилось за сущее мгновение – рукой, обернутой мехом для воды, беглец принял удар клыкастой пасти и от бока до бока, справа налево, распорол мечом храброго пса. Не давая заскулить, навалился на собаку всем весом, продавил руку в кожаной обмотке глубже в пасть и добил. Огромный пес обмяк, а Многолет, потянув носом свежую кровь, отчего-то скривил губы.

– В чем дело, Белоух? Кто кричал? – Дверь внезапно распахнулась, и невысокий человек с маслянкой в руках вышел на крыльцо.

– Я кричал, не сдержался. – Губы странным образом жили сами по себе, трепетали, будто у зверя, обнажая клыки. – Прости, хозяин, лошадь нужна.

– Нет! Не дам! Кто такой?

– Дашь. – Бывший сотник многозначительно отряхнул меч и, косясь на избяное крыльцо, решительным шагом направился к небольшому хлевку, где уживались, как стало ясно по запахам, лошадь и несколько коров.

На крыльце что-то загремело, откуда-то из сеней несговорчивый хозяин вытащил топор, едва не скорее Многолета подлетел к хлеву и встал перед воротцами, потрясая топором и маслянкой одновременно.

– Не дам! Ступай-ка отсюда, гостенек незваный! Зарублю!

– Отойди.

– Нет! Соседи, на помо…

Молниеносно бубенецкий недобиток рассек хозяина поперек груди, и тот с глухим стоном повалился прямо на маслянку, мало от того испытывая неудобств, – как упал, больше не шевелился.

Хлопнула дверь в избу, кто-то быстроногий слетел с крыльца, и лишь топот босых ног растаял в ночной темени.

– Напали! Отца убили! – Звонкий мальчишечий голос разогнал тишину, тревожный крик подхватили соседские собаки, и ночь перестала быть тихой и сонной. Многолет лишь губу пожевал с досады. Таиться больше нет смысла. Оглушительно свистнув, призвал остальных и распахнул хлевок.

– Лошадей добудем сейчас, седла потом, – пробормотал, выводя из стойла каурую.

– Началось! – мрачно бросил подбежавший Зимовик, мыском сапога переворачивая убитого на спину. Рубаха на нем тлела, и оглушительно воняло кровью и маслом.

– Вышел не ко времени. – Многолет, успокаивая лошадь, гладил ее по шее, но каурая все косила на сотника и топорщила тонкие чуткие ноздри. – Каяться поздно, кровь пролита. Берите лошадей и уходим.

Поднял с земли топор, бросил пробегавшему мимо Угрюмцу, крикнул остальным:

– В доме пошарьте, может, найдете что. Топоры, серпы…

– Не нравится мне это. – Зимовик ожесточенно сплюнул и, поигрывая ножом, унесся в предрассветную ночь.

В избе заголосила баба, а мгновением позже в дворовую пыль из полумрака вылетело безжизненное тело. Тело как тело, лишь одна несуразность резала глаз – голову хозяйке страшной силищей неестественно вывернуло назад, как у совы. Горностай, деловито пробуя пальцем лезвие топора, встал на пороге, перешагнул через труп и безмолвно унесся в темноту. Что-то жевал, а по усам и бороде, выбеленным то ли сметаной, то ли простоквашей, текло и капало.

Многолет привязал каурую к забору, поднялся на крыльцо и вошел в избу. Темнота по углам густая, плотная, но светоча не зажигал – сделался не нужен. Огляделся. Под стол брошен кувшин, всюду обломки, и белое молочное озерцо подтекало в щель между досками. Широкая лавка устлана овечьими шкурами, но разворошенную постель больше не примнут хозяйские тела. На стене висел пастуший кнут, из угла, настороженно сверкая зелеными глазищами, таращилась полосатая кошка.

– Испугалась, дура? – взял кошку, дунул в зеленые глаза. – На полу сметана пропадает, а ты и ухом не ведешь. Эх ты, гроза мышей!

Гроза мышей отчего-то присмирела, попыток вырваться на свободу не делала и вела себя так, будто не теплые человеческие руки обхватили, а полная зубов страшная пасть. Как ни дернись, только хуже выйдет.

– Не нужно тебе здесь быть, пойдем отсюда. – Многолет последний раз оглянулся. Раскрыл заслонку печи, широким жестом выгреб на пол углей, наддал сапогом, и несколько огоньков полетели точнехонько в угол, полный душистого сена.

Прикрыл за собой дверь, подошел к забору и стряхнул кошку наземь за частоколом.

– Беги, дура. Мышей и в поле полно.

Размотал с руки обгорелый водяной мех, бросил рядом с Чернышом.

Деревня встала с ног на голову, от ночной покойственной тишины не осталось и следа. Истошно кричали бабы, ревели мужчины, выли дети, лаяли собаки, ржали лошади. Из оконца первой избы наружу полез тонкий белесый дым, в узкой щели бесновался рыжий отблеск, а впереди, там, где по долине растянулась деревенька, полыхало по-настоящему – кто-то из парней запалил крышу. Многолет рванул вперед, с каждым скачком все глубже погружаясь в омут людского отчаяния, и отчего-то запах крови сделался желанен, словно вода жарким полднем.

– Вы, вы… – Замахиваясь колуном, растрепанный старик выметнулся навстречу из-за угла ближайшей избы и медленно слишком медленно повел удар на чужака.

Многолет без единого слова полоснул седовласого, и до боли в зубах захотелось ударить беззащитную жертву ладонью, будто лапой, да чтобы когтями, да чтобы по шее аккурат по горлу. Старик еще падал, когда страшный удар разбил ему гортань, сдирая кожу вместе с бородой. Предводитель маленького отряда задрал губы и, отдаваясь внезапной жажде крови, рявкнул: