— Нашего отца она прикончила, — заметил Хасар.

— И этот долг еще не оплачен, — откликнулся Хачиун с хищным выражением на лице.

На третью ночь они легли спать усталые, с затекшими от скачки руками и ногами. Смесь крови с молоком могла поддерживать их силы бесконечно, но у них не было сменных лошадей, и кобылка уже начала проявлять признаки усталости. Во время погони они получили ушибы. У Хачиуна распухла лодыжка, и трогать ее было больно. Он не говорил брату об этом, но, когда они спешивались, не мог скрыть хромоты. Они уснули в ту ночь глубоким сном. Хачиун проснулся от прикосновения к горлу холодного клинка.

Было темно, хоть глаз выколи, только звезды горели в небе. Он попытался откатиться, но услышал знакомый голос и вздохнул с облегчением.

— Арслан может показать тебе пару тонкостей в чтении следов, Хачиун, — шепнул Тэмучжин ему на ухо. — Рассвело почти. Вы готовы к новому дню?

Хачиун вскочил на ноги и обнял Тэмучжина, а потом и Арслана, совершенно изумив кузнеца этим поступком.

— Мы не можем сильно отставать от них, — сказал Хачиун.

Хасар, спящий в нескольких шагах от них, вдруг перестал храпеть и перевернулся. Хачиун подошел к нему и пнул под ребра.

— Вставай, Хасар, у нас гости.

Они услышали, как вскочил на ноги Хасар и скрипнул лук. Хотя он и спал как убитый, боевая сноровка всегда была при нем.

— Это я, братец, — тихо сказал в темноте Тэмучжин.

Лук снова скрипнул, когда Хасар ослабил тетиву.

— Как твоя голова? — спросил он.

— Развалилась бы, да швы не дают, — отозвался Тэмучжин.

Он смотрел на восток и видел волчий рассвет, серый сумрак перед восходом солнца. Протянул братьям бурдюк арака.

— Быстро пейте — и в седло, — скомандовал он. — Погоня слишком затянулась.

В голосе его слышалась потаенная боль, понятная им всем. Бортэ провела у похитителей три ночи. Они не стали об этом говорить. Арак согрел пустые желудки и придал сил, которых так не хватало. Молока и крови они выпьют потом.

Когда они наконец увидели свою цель, братья и Арслан были уже покрыты пылью и полностью измотаны скачкой. След извивался по холмам, и ясно было, что из-за неровной местности татарские разбойники замедлили бег. Тэмучжин никому не говорил ни слова. Он все время шарил вокруг взглядом — высматривал татар.

Солнце висело низко над горизонтом, когда они достигли гребня холмов и в глубине долины увидели группу всадников. Все четверо спешились и повели коней в поводу, чтобы их труднее было заметить. Тэмучжин положил руку на шею лошади, заставил ее лечь в траву.

— Значит, нынче ночью, — решил он. — Накроем их, когда они будут разбивать лагерь.

— У меня всего три стрелы, — пожаловался Хачиун. — Все, что оставалось в колчане, когда пустился в погоню.

Тэмучжин с каменным лицом повернулся к младшему брату:

— Если сможешь, не убивай их. Я не хочу, чтобы для них все кончилось быстро.

— Ты усложняешь дело, Тэмучжин, — перебил его Арслан, глядя вдаль, на врагов. — Проще наброситься на них и перебить скольких сможем. Не забывай: у них тоже есть мечи и луки.

Тэмучжин пропустил слова Арслана мимо ушей, глядя в глаза Хачиуну.

— Если не будет крайней необходимости, не убивай, — повторил он. — Если Бортэ жива, то она должна видеть, как они умирают. И лучше от ее ножа.

— Понял, — пробормотал Хачиун, вспомнив, как они убили Бектера.

Тогда у Тэмучжина было такое же лицо, но сейчас оно еще страшнее из-за уродливого шва на лбу. Хачиун не смог выдержать яростного взгляда брата и перевел глаза на долину. Татары пересекли открытое пространство и скрылись в густых деревьях.

— Пора и нам, — поднялся Тэмучжин. — Мы должны догнать их до того, как они разобьют лагерь на ночь. Не хочу потерять их в темноте.

Не оглянувшись на соратников, он пустил коня галопом. Он и так знал, что они следуют за ним. Как всегда.

Бортэ лежала на боку, в сырых палых листьях и сосновых иглах. Татары умело связали ее руки и ноги, и только после этого начали разбивать лагерь в лесу. Она в ужасе смотрела, как они рубят топорами сухие ветви с дерева, как разводят костер. Они все были голодны, и тупое отчаяние первых ночей только-только начало отступать. Она прислушивалась к их гортанному говору и отгоняла от себя страх. Это было тяжело. Татары налетели на улус Тэмучжина в надежде на легкую победу. Однако их разбили, они потеряли друзей и братьев, да и сами едва ноги унесли. Двое из них из-за неудачи особенно сильно исходили злобой. Они-то и пришли к ней в первую ночь, чтобы выместить свою досаду и злость единственным способом, который был им известен. Бортэ почувствовала прикосновение грубых рук и задрожала. Самый молодой из них был почти ребенком, но был злее всех; он бил ее кулаком по лицу до тех пор, пока она не потеряла сознание; кровь залила ее лицо. А после он вместе со всеми изнасиловал ее.

Бортэ застонала тонко, как затравленное животное, не сумев справиться со своей боязнью. Она уговаривала себя быть сильной, но когда младший татарин встал и пошел к ней, ее мочевой пузырь опорожнился от охватившего ее ужаса. Поднялся пар от горячей мочи. Было темно, но он заметил это и осклабился.

— Я думал о тебе весь день, пока мы скакали, — сказал он, нагнувшись к ней.

Ее начала бить дрожь. Она возненавидела себя за слабость. Тэмучжин сказал, что она волчица, что она все выдержит. И она не стала кричать, когда татарин схватил ее за ногу и поволок к костру. Она изо всех сил старалась думать о детстве, когда она носилась между юртами и по степи. Но и детство ей помнилось только тем, как отец избивал ее, а мать не обращала на нее внимания. Единственным светлым воспоминанием был тот день, когда в последний раз к ней пришел Тэмучжин, такой высокий и красивый в своих мехах, что олхунуты даже смотреть на него не смели.

Татары, сидевшие вокруг костра, с любопытством смотрели, как младший развязывает ей ноги. Она видела похоть в их глазах и решила сопротивляться, как и в прошлый раз. Это не остановит насильников, но это все, что ей оставалось. Она решила не отдавать им последние остатки гордости. Как только ноги ее освободились, она ударила босой ногой молодого татарина в грудь. Тот с мрачной ухмылкой отбил удар.

— Вы все покойники, — выдохнула Бортэ. — Он всех вас уничтожит.

Младший побагровел. Он уже возбудился и не стал отвечать ей, а лишь распахнул ее халат и обнажил грудь. Она отчаянно сопротивлялась, и он кивнул одному из татар, чтобы он держал ее. Второй был коренастым и вонючим. Прошлой ночью он дышал ей в лицо смрадом, и ее замутило от одного воспоминания, только в желудке уже ничего не было. Она ударила изо всех сил, и младший выругался.

— Держи ей ноги, Элик, — скомандовал он, стаскивая с себя меха.

Татарин наклонился к ней. Но тут они услышали шорох листьев и чьи-то шаги.