Час шел за часом, а он продолжал трудиться. Пот струился по его лицу, как утренняя роса по камням. Краер, а затем Хоукрил отстояли свои смены, а старый целитель сидел, сохраняя почти полную неподвижность, держа раскрытые ладони с растопыренными пальцами над головой Эмбры. Мужчины еще с вечера, не договариваясь между собой, единодушно решили не будить Эмбру для несения караула.

Однажды пальцы Сараспера уловили в спящем разуме яркие магические нити, и целитель решил было, что разрушить проклятие будет несложно… но звучавший в его мозгу голос повел его в глубину переплетения и приказывал то перемещать одну из нитей, то убирать другую, то соединять две нити с третьей и делать множество других манипуляций. Ближе к рассвету всегда бывший начеку Хоукрил услышал какое-то движение неподалеку, впрочем, к поляне так никто и не подошел. Измотанный донельзя целитель пребывал в растерянности и говорил себе только, что все эти хитросплетения поверх проклятия, которые он устраивал, могут предназначаться лишь для того, чтобы внедрить колдовство еще глубже в сознание Эмбры… и сделать так, чтобы заклятие теперь подчинялось иному господину.

И для какой надобности Предвечному Дубу могло понадобиться проклятие, отбирающее у волшебницы по куску жизни за каждое заклинание, которое той приходилось творить?

Эта мысль как будто что-то переключила, и в следующее мгновение перед мысленным взором Сараспера появился дверной проем в изогнутой, осыпавшейся каменной стене. Затем вместо двери возникло изображение увенчанного куполом круглого здания. Оно было давно заброшено и густо оплетено диким виноградом. Именно его стену целитель увидел сначала.

— Это библиотека волшебника Эхрлута. Ищи Камень там.

В следующий момент изображение, казалось, начало стремительно уменьшаться в размере, удаляясь по длинному, темному туннелю, а Сараспер полетел в другую сторону: в долгожданное черное беспамятство.

Некоторые именовали его Длиннопалым, кое-кто величал Господином Паучком. Были и такие, которые презрительно упоминали о нем как об «этой крысе». Но никогда еще до этой ночи, думал Краер Делнбон, разбуженный нахлынувшим на него странным беспокойством, которое стремительно завладело его душой и заставило раскрыться надежно защищающие его доспехи из иронии и сарказма, никто не называл его «спасителем».

И уж тем более нельзя было ожидать, чтобы это сделала женщина благородной крови, волшебница, обладающая великим могуществом и такой красотой, что при одном только взгляде на нее во рту у него становилось сухо, даже теперь, когда на ней не оставалось ни клочка одежды, волосы были опалены огнем, а лицо искажено от невыносимой боли. Впрочем, вернее было бы сказать: особенно, когда на ней не было одежды.

Даже Хоукрил, остыв от гнева, стиснул Краера в медвежьем объятии и шептал на ухо слова благодарности.

— Я чуть не убил ее, — бормотал он квартирмейстеру в самое ухо. — Благодарение Троим, что ты вернулся вовремя. — Потом воин отступил на два шага, взглянул на Краера с настоящим страхом в глазах и чуть ли не грубо спросил: — А что бы мы делали, если бы я ее убил?

Квартирмейстер пожал плечами, не зная, что и сказать на это.

— Что ты тогда велел бы нам делать? — сохраняя все тот же обескураженный вид, настаивал Хоукрил.

Краер открыл рот, снова закрыл его, не произнеся ни слова, всмотрелся в плывущий между деревьями ночной туман и покачал головой.

— Туман не отвечает, — горько сказал он латнику. — Он никогда не отвечает.

Как ни странно, и Эмбра, и Сараспер кивнули в ответ на его слова, как будто поняли, что он имел в виду.

А сейчас Краер смотрел на луну и ощущал, как его память погружается в давнишний темный кошмар. В конце концов он полностью овладел его сознанием, и квартирмейстер снова оказался в вонючих портовых кварталах в тот самый день, когда его детство внезапно оборвалось.

— Да, он пытался пустить в ход кулаки, — хмыкнул Джекки-Нож, пнув носком сапога голого человека, лежавшего па полу без памяти. — Вот и получил за это. И к тому же не слишком пострадал. Когда он очухается, ты обнаружишь, что у него еще остались челюсти, чтобы говорить, да и мозги на месте. Между прочим, хороший учетчик.

— Может читать и писать или только откладывает на пальцах и рисует палочки?

— И читает, и пишет. И его баба, кстати, тоже.

— Неужели? Расскажи-ка еще раз, что они такого натворили?

— Управляли складом «Звездных парусов», — ответил Джекки-Нож, и отрок, почти мальчик, прильнувший к стропилам над головами говоривших, уловил в его голосе издевку.

— А-а, вот оно что… — работорговец соображал довольно быстро. — Небось тем самым, который недавно сгорел непонятно почему?

— Теперь, когда ты напомнил об этом, — медленно проговорил Джекки-Нож таким тоном, будто был донельзя изумлен открытием, — мне кажется, что эта парочка — Фортас и Шеринда Делнбон, — что они могли быть как раз теми людьми, которые спалили склад «Парусов», а перед тем вывезли оттуда несколько подвод самых ходовых товаров.

— Я не могу открыто продать или использовать те вещи, которые разыскивает большой торговый дом, — категорически заявил лысый работорговец. — Это резко снижает цену.

— Умеют читать и писать, — пробормотал Джекки-Нож. — Кто не захочет заполучить таких?

— Это не такая редкость, как тебе кажется, — процедил работорговец, скрестив руки на груди; его густо поросшие волосами предплечья были толще, чем бедра Джекки-Ножа. — К тому же они не настолько здоровые, или молодые, или красивые, чтобы привлечь чье-то внимание.

Он ткнул пальцем в сторону неподвижно лежавшей женщины, скованной цепями. Если он купит ее, то будет указывать на нее не иначе как ударом ноги, но правила есть правила. Оба торговавшихся знали, что она находится в сознании и сдерживает дыхание, чтобы не показать этого, но ни тот, ни другой не скажет ей ни слова, если только она не начнет орать или не попытается сбежать. Они также понимали, что Шеринда Делнбон слишком разумна для того, чтобы рискнуть сделать что-нибудь подобное, пусть даже при первом взгляде на ее голое тело мужчины и не чувствовали желания немедленно снять штаны.

Как и муж, она лежала навзничь на плохо оструганном, неровном, грязном деревянном полу со скованными запястьями, соединенными короткой цепочкой с железным ошейником, лицо ее закрывал капюшон — отличительный знак раба. Она не могла сдвинуть ноги, так как на щиколотки тоже были надеты кандалы, прикрепленные к тяжелому бруску. Ошейник еще не был соединен с этим же бруском, но это сделают, прежде чем она вынуждена будет подняться с места. Оба мужчины, торговавшиеся, стоя над этой костлявой, плоскогрудой женщиной, знали, что она будет продана и куплена, и случится это скоро: работорговец ни разу не шагнул к двери, а Джекки-Нож не предложил ему убраться.

— Ты прав, — заявил портовый бандит, — так что я прошу всего лишь по десять дретаров. За каждого.