Узнав о концепции мирного послания, люди вначале с яростным единодушием требовали заставить Томоко раскрыть метод, пригрозив ей, что утаивание информации приравнивается даже не к геноциду, а к мундициду – убийству мира. Но вскоре всем стало ясно, что гнев и угрозы бессильны против цивилизации, далеко превосходящей человеческую знаниями и технологиями, да к тому же улетающей все дальше и дальше в межзвездное пространство. Гораздо лучше просить вежливо. Затем просьбы перешли в униженные мольбы. И постепенно, пока человечество умоляло и упрашивало, в обстановке растущей религиозности восприятие людьми трисоляриан изменилось еще раз.

Поскольку трисолярианам был известен секрет мирного послания, они в глазах землян стали ангелами-спасителями, посланными Богом. И единственная причина, почему Земля до сих пор еще не спасена, заключается в том, что люди не проявляют должного усердия в вере. Поэтому просьбы к Томоко перешли в молитвы, а хозяева биоробота вновь превратились в богов. Обиталище Томоко стало священным местом, и каждый день под гигантским деревом собирались огромные толпы богомольцев. На пике поклонения они в несколько раз превосходили числом паломников в Мекке, образуя бескрайнее людское море. Домик Томоко, висящий над толпой на высоте около четырехсот метров, с земли казался совсем маленьким и временами скрывался от глаз в генерируемом им облачке. Иногда Томоко выходила наружу – люди не могли рассмотреть подробностей, но видели ее кимоно, похожее на изящный цветок в тумане. Ее появления случались редко и потому тоже стали священными. Сторонники различных верований в толпе выражали свое благоговение по-разному: одни начинали молиться еще усерднее, другие разражались восторженными возгласами, третьи плакали и изливали душу, четвертые опускались на колени, пятые падали ниц, утыкаясь лбом в землю… Томоко приветствовала народ легким поклоном и тихонько отступала обратно в дом.

– Даже если бы спасение пришло прямо сейчас, оно было бы бессмысленно, – высказался Би Юньфэн. – У нас и крохи достоинства не осталось.

Би Юньфэн в свое время был одним из претендентов на роль Держателя Меча, а затем командовал Азиатским отделением Земного Движения Сопротивления.

Он был одним из многих сохранивших здравый рассудок ученых, которые продолжали изыскания во всех областях науки с целью найти способ передать мирное послание, работали без устали, пытаясь найти научно обоснованный метод. Однако все исследования, казалось, вели к одному неизбежному выводу: если способ послать мирную весть и существует, он потребует абсолютно новой технологии, превосходящей уровень нынешних знаний и пока что не известной человечеству.

Словно капризный ребенок, общество вновь переменило свое отношение к «Синему космосу», уже исчезнувшему в глубинах космоса. Из ангела-спасителя он опять превратился в воплощение Тьмы, в корабль, населенный дьяволами. Он захватил «Гравитацию» и набросил заклятье уничтожения на оба мира! Его преступления нельзя простить! Это воплощение Сатаны! Поклонники Томоко умоляли трисолярианской флот найти и уничтожить оба корабля, восстановить справедливость и защитить достоинство Господне. Как и на прочие их мольбы, Томоко не ответила и на эту.

Имидж Чэн Синь в общественном сознании тоже понемногу изменился. Теперь она из провалившего миссию Держателя Меча опять стала великой женщиной. На свет извлекли древнее произведение – «Порог» Ивана Тургенева – и использовали его для описания Чэн Синь. Как и девушка в русской поэме, Чэн Синь ступила за порог, к которому никто не смел даже приблизиться. Затем в самый решающий момент она отказалась передать во Вселенную смертоносное послание, тем самым взвалив на свои плечи невообразимое бремя и примирившись с грядущим неизбежным унижением. Народ не задумывался о последствиях поступка Чэн Синь, вместо этого сосредоточившись на ее любви к людям – любви, причинившей ей столько боли, что она ослепла.

На более глубоком уровне отношение общества к Чэн Синь было реакцией на ее подсознательную материнскую любовь к людям. В эпоху, когда больше не существовало института семьи, это чувство стало редким явлением. В качестве семьи выступало государство всеобщего благоденствия – оно и удовлетворяло детскую потребность в родительской любви. Но сейчас человечество было поставлено перед лицом безжалостной, холодной Вселенной, и Смерть могла взмахнуть косой в любой момент. Ребенок – человеческая цивилизация, – покинутый в ужасном темном лесу, плакал и жаждал материнской ласки. Чэн Синь оказалась самым подходящим объектом для упований человечества, воплощением материнской любви. По мере того как чувства, которые общество питало к Чэн Синь, постепенно растворялись в сгущающейся атмосфере религиозности, ее образ как Девы Марии новой эпохи опять выступил на первый план.

И это отняло у Чэн Синь остаток воли к жизни.

Существование уже давно стало для нее обузой и пыткой. Она не позволяла себе умереть, потому что хотела до конца нести свое бремя. Жизнь была самым справедливым наказанием за ее огромную ошибку, и она принимала его безропотно. Но теперь Чэн Синь превратилась в опасный религиозный символ. Ее набирающий силу культ еще больше сгущал туман, в котором уже успело потеряться человечество. Она должна исполнить свою последнюю обязанность – исчезнуть навсегда.

Чэн Синь обнаружила, что решение далось ей легко, без малейших усилий. Она чувствовала себя словно человек, давно задумавший долгое путешествие: ну вот, все текущие дела улажены, можно упаковать немногие пожитки и отправляться в путь.

Она достала пузырек со средством для краткосрочной гибернации. В нем оставалась только одна капсула. Это же средство она использовала для своего шестилетнего анабиоза; но без специального аппарата жизнеобеспечения оно несло неотвратимую смерть.

Разум Чэн Синь был прозрачен и пуст, словно космос: ни воспоминаний, ни эмоций. В поверхности сознания, чистой и гладкой как зеркало, отражалось заходящее солнце ее жизни, и это было естественно, как ежедневные сумерки… Все правильно, все так, как и должно быть. Если мир может обратиться в пыль по одному щелчку пальцев, то смерть одного человека нужно встречать с теми же умиротворенностью и бесстрастием, с какими встречает свой конец капля росы, падающая с травинки.

Но только Чэн Синь зажала в пальцах капсулу, как зазвонил телефон. Это был Фрейс.

– Дочка, сегодня такая красивая луна. Я только что видел кенгуру. Должно быть, переселенцы съели не всех.

Фрейс никогда не включал видеосвязь, наверное, полагая, что речь живее и образнее любой картинки. Чэн Синь знала, что он ее не видит, и все равно улыбнулась.

– Как чудесно, Фрейс. Спасибо тебе.

– Дочка, все образуется. – И Фрейс отключился.

Вряд ли он что-то заподозрил. Все их разговоры были такими же короткими.

А еще этим утром приходила 艾 АА и с восторгом рассказала, что компания Чэн Синь выиграла тендер на очередной большой проект: им предстояло построить на геосинхронной орбите еще более грандиозный крест.

Чэн Синь осознала, что у нее все еще есть двое друзей. В этот краткий кошмарный период истории – двое настоящих друзей. Если она сейчас покончит с собой, каково будет им? Ее прозрачное, пустое сердце сжалось, как будто его сдавило разом множество ладоней. На озере ее сознания ровная доселе поверхность пошла рябью, и отражающийся в ней закат загорелся, словно пожар. Семь лет назад перед лицом всего человечества она не нашла в себе воли нажать на красную кнопку; сейчас, подумав о друзьях, она не смогла проглотить капсулу, которая принесла бы ей облегчение. Какая же она бесконечно слабая! Ноль, пустота – вот что она такое.