на когг, однако даже минутной задержки хватило, чтобы он пропустил почти весь бой. Так бывало в рукопашных схватках – они часто заканчивались всего за несколько минут.

– Когда наша гребная лодка качнулась в сторону от корабля, он потерял равновесие и упал в воду. Кажется, он утопил свой меч и потом минуту или две приходил в себя.

Вонвальт усмехнулся.

– Представляю, как он сейчас зол. – Затем сэр Конрад снова обратил взгляд к морю.

Я посмотрела вниз, на палубу. Вонвальт, видимо, думал о чем-то своем и не замечал, что там происходит, ибо я отчетливо видела сэра Радомира, который помогал бойцам, пострадавшим в сражении. Бывший шериф и ветеран Рейхскрига видал немало передряг и умел перевязывать раны не хуже любого хирурга.

Какое-то время мы с Вонвальтом молчали и смотрели на волны, едва видимые в скудном свете фонарей. Наконец сэр Конрад произнес:

– Хелена. – Он помедлил. Мое сердце забилось сильнее, но я уже давно оставила попытки разобраться в переменчивых настроениях моего господина. Тем не менее я знала его довольно хорошо и понимала, когда он собирается затронуть трудную, как ему казалось, тему. – Хелена, я дурно обошелся с тобой… но не в том, о чем ты думаешь. – Он собирался сказать еще что-то, но в тот же миг его прервала капитан Галла. Разозлившись, я стиснула зубы.

– Милорд префект, когда вы намерены допросить заключенного? Император, несомненно, желает как можно скорее получить известия о случившемся, – сказала капитан. Я открыла было рот, чтобы дать ей отповедь, но так и не произнесла ни слова. Все-таки я была раздосадована, но не безрассудна.

Какое-то время Вонвальт не шевелился. Я видела, что он тоже недоволен… но Галлу это ничуть не смутило.

– Хорошо, – наконец сказал он и бросил в море какую-то щепку, которую вертел в руках. – Давайте начнем.

Сэр Конрад отвел меня и Галлу в трюм, захватив по пути сэра Радомира. Здесь нас ждал пленник, единственный выживший после нападения. Он был привязан к балке, и на его запястьях виднелись следы крови – похоже, он несколько раз отчаянно пытался освободиться. Его глаза были выпучены от страха, пот блестел в тусклом свете лампы, а когда мы четверо вошли в трюм, он вновь начал тщетно вырываться из пут. Он жалко стонал и извивался, и я сразу же испытала к нему огромнейшее презрение.

Я оглядела пленника. Казалось, что передо мной обычный богатый торговец, совершенно не ведающий, во что он ввязался, ибо выглядел он одновременно озадаченным и до смерти напуганным. Его можно было понять – все-таки вокруг лежали изрубленные и избитые трупы его матросов, которые всего несколько минут назад еще дышали, а перед ним стояли перемазанные маслом и углем мужчины и женщины, облаченные в черные как ночь одеяния, заляпанные кровью и ошметками внутренностей и похожие не иначе как на отряд языческих мятежников.

Но я сразу же поняла, что внешность этого торговца обманчива. Лицо его было осунувшимся, а одежда – красивый камзол с золотой отделкой, дорогие чулки и крепкие кожаные туфли с острыми носами – была криво скроена и плохо сидела. Заметила я и другие детали. Наш пленник выглядел грязным. Звучит это странно, ибо он был умыт и ни в чем не измазался, однако казалось, что его поры забиты въевшейся грязью. Зубы его были кривыми, и я не видела на нем никаких украшений. Перед нами стоял некто, ряженый в одежды богатого торговца, но сам он богачом явно не был.

– Слушайте внимательно, – сказал Вонвальт. Человек строгий, он никогда не тратил времени на пустую болтовню без веской на то причины. Впрочем, сердце сэра Конрада было добрым, и мы всегда могли развеять его серьезность одной саркастичной шуткой.

Но тогда, в том трюме, он был холоден как сталь, бесчувствен и непреклонен. Увидев его таким, я даже немного испугалась.

– Вам известно, на что я способен. Вам известно, что я могу вырвать из вас признание магией. Не заставляйте меня тратить на нее время и силы. Я желаю знать все до мельчайших подробностей, настолько полно, насколько вы можете рассказать. Я желаю знать истоки вашего заговора, кто его придумал, кто с вами заодно, и больше всего я желаю знать, что случилось с княжичем Камилем.

Не думаю, что мне стоит напоминать вам, сколь безнадежно ваше положение. Знайте – вас ждет только смерть. Однако сейчас вы можете приблизить казнь и укоротить те муки, что ждут вас перед ней. Будьте благоразумны, расскажите мне правду, и вам не придется много страдать.

Торговец, если его можно было так назвать, с трудом сглотнул и испуганно кивнул.

– Ваше имя? – спросил Вонвальт.

– Иван, – ответил пленник.

– Полное имя?

– Иван Годрик.

– Ваш промысел?

– Т-торговец.

– Чем именно вы торгуете?

– Ч-чем придется, я что только не продавал.

– Откуда вы родом?

– Из к-княжества Кжосич.

– Что случилось с княжичем Камилем?

– Я убил его.

– Как и зачем? – спросил Вонвальт, нетерпеливо щелкнув пальцами.

– Я… ударил его по голове. Случайно! – прибавил Годрик, увидев потрясение и ужас на наших лицах. – Так просто получилось. Он кричал без умолку. Я зажимал ему рот рукой, но он продолжал вопить в нее. Я попытался сдавить ему горло, но побоялся, что задушу, и потому остановился. Но тогда мальчишка лишь закричал еще громче. Я боялся, что кто-нибудь нас услышит. Я пытался его уговорить; еще схватил за плечи и потряс, а затем несколько раз ударил, но всякий раз он лишь кричал громче и громче. Клянусь Детьми, такой шум не поднимают даже на Арене во время игр. Когда я залепил ему рот мокрой тряпкой, он выпучил глаза, как насекомое. А потом затрясся, словно в припадке. Дергался и дышал так неровно и тяжело. Я больше не мог этого снести, и шум, и этот приступ. Я схватил мясницкий тесак и треснул его плашмя по голове. – Пленник попытался постучать пальцами по виску, но забыл, что его запястья связаны. Однако он упорно продолжал дергать руками, чтобы показать, куда он нанес удар, и несколько долгих секунд боролся с путами. Наконец ему удалось щелкнуть себя сбоку от макушки. – Так он и помер. Я должен был это предвидеть. Должен был! Такой маленький ребенок. У Хаугенатов весь род слабый, кости у них хрупкие. Куда мальчишке было до волка. Его и щенком-то трудно назвать. Череп раскололся, как яичная скорлупа. Да, как скорлупа. Треснул так же легко, как яйцо.

Повисла долгая тишина. Слышать его признания было ужасно. Годрик говорил с такой мольбой, с такой искренностью, что становилось тошно; он будто бы думал, что мы сможем