— Вы пришли подбодрить больную. Как это замечательно! — воскликнула бабушка Элен через открытую дверь спальни.

Родерик сразу подошел к постели, склонился над рукой старушки, поднес ее к губам.

— Помимо всего прочего, — ответил он с загадочной улыбкой.

Бабушка Элен метнула на него проницательный взгляд.

— Если вы думаете, что я засну, выпив пару бокалов шампанского, я вас разочарую.

— Вы меня никогда не разочаруете.

— Лгун и льстец, — засмеялась она.

— Как вы могли такое подумать?

— Вы забываете, мальчик мой, я знала вашего отца. Это дает мне некоторое преимущество.

— Вот уж чего вы никогда не искали, не так ли?

Она шлепнула его по руке и улыбнулась с довольным видом.

Еда оказалась прекрасно приготовленной и великолепно сервированной, изысканной и пикантной настолько, чтобы, соблазнить выздоравливающую, но при этом достаточно обильной и плотной для насыщения самого волчьего аппетита. Слуги накрыли на стол, убедились, что все на месте, и ушли.

Старушка так щедро воспользовалась духами, что воздух, и без того напоенный ароматом цветов, буквально пропитался благоуханием. Пока они ужинали, бабушке Элен пришлось еще раз выслушать несколько приукрашенную историю первого — безвозвратно утерянного — маленького флакона, историю о доблести Мары и о чудесном спасении, пришедшем в последнюю минуту. Мара покачала головой, пытаясь предупредить Родерика, но он, казалось, ничего не замечал. Однако, прислушиваясь к его рассказу, она сама не узнала расцвеченных богатой фантазией событий и одарила его благодарной улыбкой поверх головы бабушки Элен, но он не ответил и на улыбку.

Родерик явно вознамерился очаровать бабушку Элен. Он обрисовал ей политическое положение, слегка смягчив краски и сдобрив его щедрой порцией шуток и пикантных сплетен. При этом он не забывал подлить вина в ее бокал. Когда с десертом было покончено и остатки ужина убраны со стола, он взял в руки гитару. Он наигрывал простые и ясные мелодии, популярные во времена ее молодости, и пел несколько фривольные французские любовные куплеты. Его гибкие пальцы с легкостью переходили от Моцарта к испанскому болеро, а от него к норманнской серенаде эпохи крестовых походов. Закончил он «Прощанием» Гайдна.

Но вот последние нежные звуки растаяли в воздухе. Мара посмотрела на бабушку. Старушка лежала с закрытыми глазами, тихонько похрапывая. Мара и Родерик вместе встали и на цыпочках вышли из комнаты, бесшумно закрыв за собой двери спальни и гостиной.

— Ты дьявол, — тихо сказала Мара.

— Потому что я убаюкал старую даму вином и музыкой и погрузил ее в сладкие сны?

— Ты нарочно это сделал!

— И какую же цель я преследовал, Мара? Заниматься с тобой любовью на чертовски неудобной кушетке? Похитить тебя и запереть в своем серале… если предположить, что у меня есть сераль? Использовать старинную мудрость, гласящую, что путь к сердцу девушки лежит через сердце ее бабушки?

— Не говори глупости.

— Боже меня упаси, дорогая. Если бы я хотел очаровать тебя, я не стал бы действовать обманом. И не было бы ни запаха духов в воздухе, ни серенад, ни банальных цветочков. — Он протянул руку и коснулся ее щеки костяшками пальцев. — Я выбрал бы нечто редкостное, хрупкое и безупречное.

Чтобы взглянуть ему в глаза, ей потребовалось не меньше мужества, чем в тот момент, когда она сражалась с толпой. Мара ожидала увидеть насмешку, а может быть, и досаду, но увидела лишь бесконечное терпение.

— В таком случае я должна тебя поблагодарить за то, что развлек сегодня бабушку и… за все эти чудесные подарки, в первую очередь за музыку. Это было очень великодушно с твоей стороны — уделить нам столько внимания и времени. Я тебе очень благодарна.

— Прелестная маленькая речь, дорогая. Она бы мне еще больше понравилась, если бы я добивался твоей благодарности.

Родерик замолчал, дожидаясь ее ответа. Ее настороженность, недоверчивость, напряженность, которые прорывались сквозь маску утонченной вежливости, хотя она всеми силами пыталась их скрыть, — все причиняло ему невыразимую боль. Больно было видеть темные круги у нее под глазами и синяк на шее. Хотел бы он знать, что у нее на уме.

На уме у нее вертелся самый очевидный вопрос: «Так чего же ты добивался?» Но она не могла себя заставить его выговорить. Она не была уверена, что захочет выслушать ответ.

Невеселая улыбка тронула его губы. Он коснулся губами ее руки, с тихим вздохом пожелал ей спокойной ночи и ушел.

Мара долго стояла неподвижно. Потом она повернулась так стремительно, что юбка колоколом раздулась вокруг ее ног, и прошла обратно в спальню бабушки. Она подложила поленьев в огонь, установила на место защитную ширму и привернула фитиль лампы под матовым розовым абажуром на ночном столике. Подоткнув поплотнее одеяла вокруг спящей, она наклонилась, поцеловала старушку в лоб и ушла в свою собственную спальню по другую сторону от маленькой гостиной.

Лила поднялась с кресла у камина и подошла к ней. Мара заставила себя улыбнуться ей.

— Вы устали, мадемуазель. Позвольте мне вам помочь.

Она не просто устала: все тело у нее затекло и болезненно ныло, в разных местах остались следы от ударов, хотя она даже не помнила, когда их получила. Горячая ванна, принятая перед ужином, несколько смягчила боль, но теперь ее тело молило о покое.

Лила осторожно помогла ей освободиться от одежды, тихонько ахая и причитая над громадными синяками, и надела на нее ночную рубашку. Мара опустилась в кресло, а горничная сняла с нее туфли и чулки. Пока Лила убирала одежду, Мара, зевая, встала и подошла к постели.

Что-то лежало у нее на подушке. Одинокий цветок, бледно-розовая камелия. Каждый ее лепесток был безупречен и так хрупок, что малейшее прикосновение оставило бы на нем грубый след. Столь же безупречна была пара темно-зеленых блестящих листиков, обрамлявших цветок. Этот вид камелии был завезен в Европу из Азии совсем недавно, цветы редкостной красоты стоили целое состояние.

«…Нечто редкостное, хрупкое и безупречное…»

Мара повернулась к горничной:

— А это откуда взялось?

Горничная беспомощно пожала плечами:

— Не знаю, мадемуазель. Это здесь уже было, когда я пришла.

Родерик. Иного объяснения быть не могло… Разве что кто-то из гвардейцев? Нет, вряд ли. Должно быть, это Родерик.

Значит, вот как он пытается ее очаровать? Неужели он собирается официально ухаживать за ней по всем правилам? Но с какой целью? Он сам говорил, что его брак будет политическим альянсом, что отец прочил ему такую судьбу с самого рождения. Он гордился тем, что до сих пор ему удавалось избегать злой участи, но понимал, что обречен, и примирился с этой мыслью. Чего же он хотел добиться? Надеялся уговорить ее стать его постоянной любовницей? Неужели он думал, что она на это согласится? Удовольствуется таким положением и будет счастлива?