все сознавали силу Дипти, как и мой отец. «Изрекать будущее – значит менять будущее». Очевидно, они привыкли к тому, что прабабушкины пророчества сбываются самым неожиданным образом.

Но мой дедушка стоял неподвижно и прямо, с ужасом на лице, а потом подошел к Дипти почти вплотную, и его голос, в котором звучали страшные ноты, пробился сквозь общий гвалт:

– Мы покидаем твой дом навсегда. – Он повернулся к жене и велел ей собирать вещи, а затем посмотрел на меня и сказал: – Прости меня, прости, прости. – Дедушка закрыл лицо руками и зарыдал как от нестерпимой муки.

Одна из моих многочисленных фантазий, которые я рисовала себе с раннего детства, сбылась почти буквально: я торжественно вошла в родной дом как признанная и прославленная благородная волшебница, спасла всех от ужасной судьбы и недвусмысленно доказала, что пророчество неверное. Не хватало только, чтобы родственники из кожи вон лезли, извиняясь за то, что поверили Дипти, и проклиная старуху… но сбывшаяся фантазия не доставила мне удовольствия. Я потянулась к дедушке и силой отвела его руки от лица, и тогда он обнял меня крепко-крепко.

Я проснулась в четыре часа утра, со слипшимися глазами, пересохшими от слез. Включив телефон, я обнаружила тринадцать голосовых сообщений, двадцать семь пропущенных звонков и почти сорок эсэмэс от Ибрагима, начиная с недоуменного «откуда ты знаешь», «мы все проверили, к нам никто не лезет» и «мы охраняем основание, чтобы уж наверняка». Я чуть не взвыла от запоздалой ярости. Потом в сообщениях появился ужас: «У нас беда! Весь анклав дрожит! Мы не успели выйти!» и мольбы о помощи: «Эль, где ты, пожалуйста, приезжай, ну когда ты приедешь?!» А через несколько минут посыпалось «все тихо», «ура, ура, все закончилось, все нормально, анклав стоит, только…». И я стерла остальное не читая – те сообщения, в которых говорилось, сколько человек я убила и что именно разрушила, когда вырвала у них из-под ног чреворота.

Было и несколько сообщений от Аадхьи, которая писала, что Лю очнулась и с ней все в порядке, а она хочет знать, что происходит и почему я в Индии. Я понятия не имела, как Аадхья выяснила, где я, а потом изучила настройки телефона и обнаружила, что она тихонько включила геотрекер.

Я не стала его выключать. Но и не перезвонила сразу же. Вряд ли я могла выговориться по телефону – уж точно не во время звонка. Наверное, надо было написать: «Все хорошо, помирилась с папиной родней, кстати, выяснилось, что я и есть малефицер, уничтожающий анклавы, я только что чуть не обрушила дубайский, до скорого, поговорим». Но чем-то мне эта идея не нравилась. Я написала: «Потом расскажу» – и сразу же захотелось сесть на самолет, прилететь к Аадхье и Лю и все им рассказать. Словно я могла излить подругам душу и хоть на время избавиться от чувств, которые меня переполняли.

Затем настала очередь сообщений от Лизель – сначала она велела мне «не дурить» и перезвонить ей немедленно, если только я не лежу в больнице с инфарктом. Однако ее последняя эсэмэска, пришедшая совсем недавно, была короткой: «Теперь ты знаешь». Я уставилась на нее – и перезвонила.

– Да, – сказала Лизель, явно ожидая моего звонка.

– А ты-то когда узнала? – с досадой поинтересовалась я. – Тебе не пришло в голову намекнуть?

– Лучше было не намекать, – многозначительно ответила Лизель – и была права: я вовсе не стремилась сообщать всем анклавам на свете, что это я их разрушаю. Вряд ли они бы приняли во внимание благие намерения. – Я сама сомневалась до вчерашнего дня. И что ты теперь будешь делать?

– Спать, – сказала я. – А потом… попробую вытащить Ориона.

– Тебе нельзя в Нью-Йорк, – тут же возразила Лизель.

– Все так говорят. Есть другие идеи?

Она ничего не смогла придумать с ходу, поэтому мы попрощались, и я действительно попыталась заснуть. Было по-прежнему жарко, но я лежала в гамаке на веранде, недалеко от прабабушкиной комнаты, и везде вились цветы и висела тонкая светящаяся сетка, пропитанная легким заклинанием, которое отгоняло москитов и приманивало стрекоз. Они носились вокруг, и качающаяся лампа бросала на них радужные блики. В соседнем дворике слышалось журчание фонтана. Это совсем не походило на Уэльс – и в то же время очень на него походило, как будто я лежала в юрте и никакое зло не таилось под ногами.

Я измучилась до крайности, но голова у меня гудела, словно стрекозы порхали прямо в черепе. На вопрос Лизель я должна была ответить «Не знаю». Я только-только поняла, что же происходит. Когда я уничтожала чреворотов, то не просто убивала чудовищ. Я разоблачала чудовищную ложь о бессмертии, которая когда-то их и сотворила, – ложь, удерживающую анклавы в пустоте. И поэтому… анклав погибал, и его обитатели вместе с ним, от алчных членов совета до невинных младенцев. Сударат, бедняжка, в прошлом году рассказала мне свою историю: «Я пошла погулять с бабушкиной собачкой, а когда вернулась, все пропали». Ее бабушка, родители, младший братик, весь дом. Это сделала я – из-за меня Сударат оказалась одна на улице, с маленькой собачкой, в мире, полном тварей, которые хотели ее сожрать.

Но я не могла об этом сожалеть, потому что в противном случае мне пришлось бы стоять сложа руки, пока чреворот, хранивший ее дом, пожирал бы десятки таких же невинных новичков, обрекая их на бесконечную муку в собственном брюхе. Чревороты никогда не наедаются досыта. Они не прекращают охоту. Их ничто не способно убить. Кроме меня.

Но теперь, если бы кто-то позвал меня, умоляя убить чреворота, я бы знала, что вместе с ним уничтожу анклав и всех, кто внутри. В школе я откровенно ненавидела членов анклавов, но все же это были просто люди. Даже если в основании анклава лежало море малии – что толку просто взять и разнести всю конструкцию? Здания были не виноваты, и большинство обитателей анклава – тоже. Я была захвачена мечтой о волшебном лондонском саде, хотя именно я разрушила защитные заклинания лондонцев, во время выпуска принеся избавление бессчетным жертвам Стойкости – чреворота, которого они, вероятно, и отправили кормиться в Шоломанчу.

Я не жалела, что спасла волшебный сад; не жалела, что пекинский и дубайский анклавы по-прежнему стояли, тем более теперь убежище в них обрели еще больше людей. И мне было очень жаль Сальту и Бангкок. Но еще я не жалела о том, что убивала чреворотов. Люди, погибшие в Сальте и Бангкоке, просто умерли, и все. Они не подвергались бесконечной пытке, чтобы другие могли жить в роскоши на их могилах. Если тебя проглотил чреворот, смерть