нет, а восьмидесятилетний старец со всем набором сопутствующих такому возрасту болезней. Зато благодаря кокону я бросил курить… ага, помру здоровым… и молодым.

Прихватило меня…

С трудом поднявшись и дотащившись до коридора, я понял, что так дело не пойдет. Надо срочно привести себя хотя бы в относительный порядок. И горячий душ тут уже не поможет. Мускулам надо дать нагрузку.

С кряхтением подхватив собранный в мешки мусор, я вышел на подъездную площадку, заботливо прикрыв за собой дверь. Горестно посмотрел на кажущиеся слишком крутыми ступени и, придерживаясь за стену, начал медленно спускаться, волоча мусор за собой. Не успел сделать и шага, как противоположная от моей дверь распахнулась и в проеме показалось сухонькое лицо старушки соседки. Варвара Павловна, почетная пенсионерка, которую боялся даже наш участковый полицейский. За язвительный язык, неуемное любопытство и слоновью память. И за болтливость. Стоит забыть застегнуть ширинку, на следующий день об этом будут знать все подряд.

– Ростичка, а что это ты, милый, за стеночку придерживаешься-то? – сразу перешла к атаке старушка, забыв поздороваться. И не спится же старой…

– Здравствуйте, Варвара Павловна, – проскрипел я пересохшим горлом.

Черт, надо было сначала водички попить, а уж потом в подъезд соваться.

– И тебе не хворать, родненький. Так что за стенку хватаешься? Никак лишнего перепил? – участливо спросила пенсионерка, любопытно поблескивая глазами из-за толстых линз очков.

– Да что вы, что вы, сударыня, – выдал я неожиданную для самого себя фразу. – Спину прихватило, вот и маюсь, шагу ступить не могу. А как ваши дела, любезная соседка? Нет ли хворей каких? Не беспокоит ли подагра, не замучил ли ревматизм?

Соседке понадобилась целая минута, чтобы переварить мой почти что древнерусский ответ, а затем еще минута, чтобы решить, говорю я серьезно или же потешаюсь над старой. За это время я успел спуститься еще на четыре ступеньки, с трудом удерживая равновесие на дрожащих ногах.

Так и не придя ни к какому выводу, старушка подалась чуть вперед, явив мне старый домашний халатик невероятно пестрой расцветки, и ласково прожурчала:

– Вижу, что не пил. Но вид нездоровый. Может, нюхнул чего? Или кольнулся гадостью какой? Может, «скорую» вы-звать?

– Не дождетесь! – не выдержав, рявкнул я. – Варвара Павловна, у вас что, других дел нет, кроме как за соседями шпионить и в чужие дела нос совать? У вас там очередной сериал не начался еще? Или спать идите!

Ишь, старая! Бесплатных развлечений жаждет. Как говорится – хлеба и зрелищ. И побольше крови. Радостно вызовет «скорую», а заодно и полицию. А потом будет причитать, что молодежь сплошь наркоманы да алкоголики, и что Сталина на нас нет.

– Ты как со старшими разговариваешь! – обрадованно заголосила соседка на весь подъезд.

Не желая продолжать боевые действия на невыгодных для себя условиях, я ускорился и, как беременная черепаха, заковылял вниз по лестнице, инстинктивно втянув голову в плечи.

– Понаехали тут! Я в этом доме всю жизнь прожила! – продолжала самозабвенно разоряться старушка божий одуванчик. – Честным трудом на жизнь зарабатывала!

А это-то тут при чем?

– Будут мне еще всякие бездельники что делать указывать! Безработный!

«И про это уже знает», – обреченно подумал я, протащившись через лестничный пролет.

– Паразит! Наркоман! – Звонкое эхо отлетало от бетонных стен и многократно отдавалось во всем подъезде. Скоро повылазят остальные соседи. Время-то уже к вечеру, многие вернулись с работы.

– Бабуля! – не выдержал я таки и подал голос.

– Какая я тебе бабуля! Да не дай Господь такого внучка заиметь! По миру пустит!

– Да у вас вообще внуков нет! – рыкнул я, преодолев еще несколько ступеней. – И детей!

И тут же пожалел об этом своем выкрике. Ударил одинокую старушку в самое больное место. У нее единственный сын погиб в каком-то вооруженном конфликте, не оставив после себя продолжения рода… Да достала просто уже! Я же ее не трогал!

– Ах ты… да лучше и вовсе детей не иметь, чем таких, как ты!

– Вы и не имеете! – буркнул я себе под нос, но, несмотря на почтенный возраст, соседка мое бурчание великолепно расслышала.

– Да как ты смеешь! Мой сын геройской смертью погиб! За Родину! Орден дали посмертно! А ты… а ты… – неожиданно соседка всхлипнула, и в этот момент я почувствовал себя последним гадом. Надо было держать свой дурной рот на замке.

Раздался легкий скрип отворяемой двери. «Вдруг как в сказке скрипнула дверь, все мне ясно стало теперь…» Еще кто-то вылез на шум…

– Варвара Павловна, случилось что? – обеспокоенно пробасили откуда-то сверху. По голосу я узнал Николая, сорокалетнего женатика, слесаря пятого разряда, которого любил и привечал весь дом. Еще бы – жене не изменяет, в рот ни капли не берет, да еще и всегда готов прийти на помощь, если что починить надо.

– Ой, Коленька, – во весь голос зарыдала старушка. – Что ж делается то… что ж делается… в родном подъезде унижают меня старую, погибшим сыном попрекают… не уберегла, мол, я сыночка своего любимого. Был бы здесь сейчас мой Алексеюшка, то разве ж дал бы мамку в обиду? Ох, сердце мое бедное…

Твою мать! Начался цирк!

– Это кто ж так говорит? – уже гневно пробасил Николай. Судя по звуку, вышел на площадку.

– Да сосед мой наркоман! – тут же зачастила бабка. – Ростислав! Господи, имя-то какое хорошее, доброе, исконно русское… и такому паскуднику дали! Вышел из квартиры весь бледный, синевой налитый, я и сунулась, дура, спросить, может, помочь чем надо, может заболел соседушка… а он мне в ответ такое… такое сказал… Наркоман! Тюрьма по нему плачет! Николай, ты не суйся к нему, родненький, наркоманы, сам знаешь, какие бывают. Ткнет ножом в спину… я вот сейчас участкового вызову, пусть он разбирается! Уж мой-то сын не таким был! Правильно по жизни шел! К старшим уважение имел…

Ну бабка!

Шипя сквозь зубы матерные ругательства, я вывалился на улицу и, содрогаясь в нервной дрожи, направился к мусорному контейнеру. Вот так и становятся бытовыми убийцами. А соседка, похоже, с приветом…

Не дойдя до мусорного контейнера несколько шагов, метнул мешок и, что неудивительно, не попал. Руки слушались плохо, в пальцах и локтях так и вовсе будто муравьи поселились. Зато ноги и все, что выше, пришли в относительную норму. В подъезд заходить категорически не хотелось, и, отойдя чуть дальше от помойки, я принялся усердно приседать, благо одет был, можно сказать, по-спортивному. Приседал до тех пор, пока ожившие мышцы не загудели той приятной болью, не имеющей ничего общего с болью от бездействия. Краем уха прислушивался к происходящему за подъездной