стала свободной, они нашли себя в политике. Мои дяди говорили мне: «Ты образованный человек — почему ты не пользуешься своим правом Голосования? Ведь это право создавать правительство или менять правительство».

Я отвечал: «Я понимаю, но менять одного тупицу на другого тупицу просто бесполезно. Это не имеет значения; это просто смена имен, а все остается тем же самым». Фактически, лучше сохранить прежнего тупицу, потому что рано или поздно он накопит достаточно богатства, власти, репутации, славы; он станет менее жадным. Очевидно, всегда есть точка насыщения.

Когда вы заменяете прежнего тупицу, вы даете власть новому тупице — один был республиканцем, другой является демократом; новый тупица немедленно бросается в накопительство и берет так много, как только может, потому что четыре года скоро закончатся и люди будут также сыты им по горло.

Итак, на протяжении четырех лет он эксплуатирует все, что может. Тем временем другая партия завоевывает симпатии. Это игра. А люди забывчивы: «Эту партию мы уже отвергали». Сколько раз в Америке отвергались республиканцы? А сколько раз отвергались демократы? И сколько раз вы собираетесь делать то же самое снова и снова?

Просто подсчитайте: сколько раз за две сотни лет эта самая партия отвергалась? Если у вас есть сколько-нибудь рассудка, то партию, отвергнутую однажды, надо бы отвергнуть навсегда! У нее нет разумности, в ней нет потенциала, нет идеологии; с ней должно быть покончено. Но две партии продолжают избираться, сменять друг друга… И это очень тонкий заговор. Они, как кажется, выступают друг против друга — и они дурачат всю страну.

В России одна партия, в Америке две партии, — но разницы нет. В Америке вам надо дурачить людей каждые четыре года; в России они одурачены раз и навсегда. Они освободились от необходимости одурачивать — так в чем дело? Я не вижу никакой разницы, но это кажется демократичным.

В Индии, когда кто-нибудь умирает, его тело должно быть отнесено в крематорий, потому что в Индии тела умерших сжигают. Для переноски тела изготавливают бамбуковые носилки, и четыре человека несут носилки. По пути случается так, что вы располагаете вес носилок на одном плече; через какое-то время вы хотите поменять плечо, потому что чувствуете, что устали, — и вы подставляете другое плечо. Это не уменьшает тяжесть, но дает некоторое облегчение; по крайней мере, на некоторое время вы чувствуете, что груз как бы не давит. Снова после нескольких ярдов вы начинаете чувствовать вес на другом плече; снова меняете.

Я ходил на похороны каких угодно людей потому что, по крайней мере, в смерти не должно особенно волновать, кто именно умер. В жизни вы можете сохранять различия: это ваш друг, а это ваш враг, это ваша мать, а это ваш отец. Но, по крайней мере, в смерти вам следует отбросить всю эту чепуху. Надо просто сказать последнее прощай, кем бы он ни был…

Моя семья была против; они сказали мне: «Это неправильно, не по обычаям. Если не знаешь человека, если не знаком с ним, если не приглашен…»

Я сказал: «Вы говорите чепуху! Как может мертвый пригласить вас?»

А они сказали: «Мы не говорим о том, чтобы умерший приглашал тебя, но его родственники».

Я сказал: «Почему я должен беспокоиться о его родственниках и их приглашении? Я не собираюсь устраивать проводы им. Когда придет их время, я приду, но я хожу и к нищим, и к самым богатым людям, к любым». Я получал удовольствие от всего путешествия. Стоило пройти две или три мили — ведь место, где происходило сожжение, находилось в двух, трех милях за городом.

И я видел людей, несущих тело вдоль всего этого пути, и я спросил их: «Зачем вы все время так делаете — ведь ваша ноша все та же? Это плечо ваше, и это плечо ваше: к чему эта двухпартийная система?»

Они сказали: «Двухпартийная система?»

Я сказал: «Да, это демократический путь, это демократия. Это плечо — республиканцы, это плечо — демократы. Оба плеча ваши, и оба устанут, и оба будут выполнять ту же самую работу. Кого вы пытаетесь обмануть?»

В России, я полагаю, лучше: они несут мертвое тело на головах — однопартийная система. Они отбросили старую модель плеч — просто на своих головах. К тому же это выглядит более уважительным.

Нигде не существует ни демократии, ни коммунизма.

Они оба притворяются существующими, и ради этих двух притворщиков весь мир должен умереть.

Если люди настолько глупы, что не могут видеть этого притворства, то я думаю, что, возможно, это и хорошо, что они должны умереть. Почему мы должны беспокоиться? Мы не собираемся жить вечно. Что касается любой индивидуальности, то она смертна. А когда вы умрете, то какое вам дело до того, продолжает жить общество или нет? Для вас в тот момент, когда вы закрываете глаза, все закончено: третья мировая война произошла.

Я настойчиво пытался постичь… Если я умер, то имеет ли значение, продолжает мир жить или нет? И почему я должен беспокоиться и напрасно терять время моей жизни? Я должен наслаждаться прямо сейчас. Одна вещь несомненна, это то, что я не буду здесь всегда. Если после меня случится потоп, пусть случится!

И люди, кажется, почти заслужили это. Они всеми способами доказывают свою глупость.

Даже великий, гигантский мыслитель, Артур Кестлер, пришел к гипотезе, что, возможно, в самом начале человеческой истории что-то в человеческом мозгу пошло не так. Механизм неисправен, поэтому все идет неправильно. Даже с добрыми намерениями идет неправильно.

Когда человек, подобный Артуру Кестлеру, говорит что-то, вы должны обдумать это дважды. Это работа всей его жизни. Думая обо всей истории человека, он находит, что во все времена, в каждом обществе, в каждой культуре, в каждой цивилизации где-то что-то идет не так; и каждый индивидуум в своей индивидуальной жизни постоянно поступает неправильно.

Кажется, существует что-то встроенное, что заставляет людей идти неправильно, и если мы не изменим это, то, возможно, нет надежды.

Никто не знает, какая гайка, какой болт ослаблен или туго затянут. Никто не знает, никто не взглянул в этом направлении. Но что-то, кажется, определенно неправильно. Тот, кто имеет хоть немножко рассудка,