бунт. До того, Москву заполонили листовками. Взятие под контроль храмов сравнивалось мной, словно занятие телефона-телеграфа в октябре 1917 года. Отдельные люди должны были забраться на колокольни церквей и начать ровно в двенадцать часов бить в колокола.

Но это то, что должно помочь в деле достижения победы, но не обеспечить ее. Все-таки главной ставкой было именно сражение и еще одна специальная войсковая операция.

Еще до рассвета мои войска вышли ближе к Ходынскому полю и стали окапываться. Нет, не окопы копать, но ретраншементы, что-то похожее на флеши, чуть выдвинутые вперед, подготовлено было и Гуляй-поле, точнее пять небольших подобных конструкций. Готовилось войсковое построение, которое уже было ранее использовано. Я бы назвал это «русской терцией» или «русским строем». В сущности, это объединение испанской терции и линейного ружейного боя.

— Начинай, друг, Ураз-Мухаммед! — сказал я кассимовскому хану через полчаса как зазвенели колокола в Москве.

— Я благодарен за честь, государь! — сказал татарин и отправился к своим воинам, уже изготовившимся к бою.

По краям выстраивались и пешцы. Это была часть стрельцов, которым и стрелять не придется, в их задачу будет только побежать. Да, я собирался использовать тактику ложного отступления, ту ловушку, в которую собирались словить и мое войско под Серпуховом, в битве на реке Лопасной. Меня убеждали, что кассимовские татары, как никто иной умеет завлечь ложным отступлением, это у степняков основа основ.

А вообще было обидно. Три сотника, ранее взятые в плен, были мною отпущены с конкретными посланиями к командованию неприятеля. В этих письмах я требовал сдачи. Иначе государю, кроме как требовать, нельзя, не просить же мне, чтобы неприятель стал приятелем.

Однако было видно, и через час, и два часа после того, как были письма отправлены, что никто ко мне не пришел, и не собирается прийти, а войско, что стояло напротив, начало совершать какие-то построения.

Через два часа ожидания ответа, татары с визгом и криками устремились на так же разгоняющуюся поместную конницу противника. Началась рубка, к которой подошли ближе и мои стрельцы, но они были предупреждены, что должны успеть добежать до обозначенной линии, всем лечь и вгрызться в землю.

— Стану учреждать театр драмы и комедии, кассимовских воинов в актеры возьму! — восхитился я актерскому мастерству татар.

Даже я на некоторое время поверил, что кассимовцы действительно побежали.

А вот стрельцы все же слишком далеко вышли вперед, и было видно, что они не успевают убежать. И что делать? Оставить их как вынужденную жертву? Если бы такое приношение богу войны принесло пользу и спасло еще большее количество моих воинов, то я не стал сокрушаться идеями гуманизма. Однако, если неприятельская конница достигнет стрельцов ранее, чем они выполнят необходимые действия, то атака поместной кавалерии Шуйского замедлится и может вовсе не состояться. Они откатятся и тогда ловушка не сработает. Напротив, я потеряю множество воинов, а противник останется, практически, при своих.

— Прокопию Петровичу наказ малыми силами ударить по врагу и так же бежать к укреплениям! — громко повелел я, и вестовой, один из трех, кто уже сидел в седле и ждал указаний, рванул с места, прихватив заводного коня.

Вместе с отправкой вестового, был поднят флаг с обозначением латинской цифры 3 и буквы «Аз». Это означало, что полку левой руки, которым командовал Прокопий Ляпунов, следовало изготовится для атаки. Сделано это было для того, чтобы к моменту прибытия вестового, конные дворяне Ляпунова уже взлетели в седла и выстраивались для атаки. Подготовка конных к бою — дело не столь быстрое, но сейчас речь даже не о минутах, о секундах.

— Молодец! — восхитился я, глядя, что часть от кассимовских татар, что только что так театрально убегали, изображая панику, стала разворачиваться, и отрядами по полсотни кассимовцы устремились наперерез наступающим конным неприятеля.

Татары не вступали в ближний бой, но, непонятным для меня образом, отвлекали и отводили конных врага. Эта тактика приводила к незначительному замедлению противника, что давало чуть больше шансов для выживания стрельцам.

— Магарыч должны будут проставить стрельцы татарам, — усмехнулся я, понимая несуразность сказанного.

Мусульмане-кассимовцы, хотя среди них уже немало и православных, не употребляли хмельного, а сочетание «татарин» и «стрелец» в одном предложении в позитивном значении, вообще казалось оксюмороном из-за традиций противостояния.

Я еще и дальше бурчал себе под нос, чтобы только не слышали иные. Так немного, но отступало напряжение боя, и картина происходящего не уходила в плоскость эмоционального восприятия. Эмоции на войне нужны, но рационализм чаще бьет эмоциональность.

И все-таки часть стрельцов, что были посланы для создания впечатления полной беспомощности и трусливости нашего войска, попала под раздачу. Ляпуновцы также чуть замедлили наступление неприятеля, кроме того, их появление на поле боя вынудило моего визави-командующего шуйским войском вывести и часть стрельцов. До сотни стрелков я уже потерял в этом сражении.

— Шаховскому изготовиться и после выстрелов пушек вступить в бой, — сказал я, чуть выждал, пока вестовой развернет своих двух лошадей, а флаг «красный 1 „Аз“» взметнется вверх. Уже после озвучил еще один приказ. — Заруцкому изготовиться и по левую руку бить ворога!

Казаки были в резерве. Использовать станичников Заруцкого, я предполагал либо в игре «в догонялки» на поле боя, либо уже как фактор, что поставит точку в сражении лихой атакой. Приходилось постоянно держать в уме фактор усталости коней и отыгрывать тактики только с учетом этого. Ну не были кони, что в большинстве использовали и казаки и дворянское ополчение, способны выдержать несколько атак. Вот и ляпуновцы сейчас вынуждено отправятся перевести дух, чтобы иметь более-менее свежих коней для будущего наскока.

*………*………*

Дмитрий Михайлович Пожарский горделиво восседал на своем жеребце. Отчего же не гордиться, если именно сейчас восходит его звезда. Кто именно нашептал государю Димитрию Иоанновичу, чтобы довериться ему, князю Пожарскому, было важно по той причине, что князь хотел отблагодарить человека или воздать хвалу Господу. Ведь все указывало на то, что Пожарский скорее будет пленником, чем воеводой.

Отправленный в Калугу всего с полтора тысячами воинов, сейчас Дмитрий Михайлович уже командовал шестью тысячами и даже тридцатью двумя пушками. Дело в том, что прелестные письма государя Димитрия Иоанновича, как и эмиссары Ляпуновых, сыграли свою роль. И ополчение с юго-востока пришло именно в Калугу.