Но когда, увлеченный «зудом реорганизации», он дошел до амебного разделения обкомов и лишил их власти («два, значит, ни одного»), лишил честолюбивых мечтаний о месте «первого», они хотя и проголосовали автоматически за это решение, но уже простить этого ему не могли — всё бы другое простили: кукурузу и прочее, а этого нет.

И вот их призвали, чтобы проголосовать против него, и они это сделали со сластью, вложив в автоматику традиционного голосования всю искренность своего волеизъявления — с репликами, аплодисментами, чуть ли не улюлюканьем против него, сидевшего молча на крайнем месте за столом президиума. Боже мой, сколько запоздалого раскаяния, горечи, гнева и возмущения было в его груди на этом последнем для него пленуме в круглом зале!»

Александр Николаевич Шелепин вспоминал позднее, что после пленума, на котором Хрущева отправили на пенсию, члены президиума ЦК собрались с ним попрощаться. Никита Сергеевич подходил к каждому, пожимал руку. Шелепину сказал:

— Поверьте, что с вами они поступят еще хуже, чем со мной…

Шелепин тогда, наверное, только усмехнулся. Но опытный Никита Сергеевич не ошибся. Слова оказались пророческими…

Сам он не мог оправиться от удара. Бывший помощник Хрущева Лебедев рассказывал Твардовскому: «Первое время Никита Сергеевич очень переживал, просто плакал горючими слезами, постепенно только утих и, может быть, смирился. Все это было полнейшей неожиданностью». По словам Рады Никитичны, Хрущев ожидал худшего. На даче метался по дорожкам, предполагал, что его могут арестовать или сослать.

Он томился в одиночестве. Не многие рисковали приезжать к нему. Известный фотограф Петр Михайлович Кримерман вспоминал (см.: Московский комсомолец. 2004. 12 апреля), как в 1966 году он навестил Хрущева в Петрово-Дальнем. Ему пришлось преодолеть два пропускных пункта.

Кримерман показал Никите Сергеевичу фотографии, которые делал Юрий Алексеевич Гагарин. Хрущев заинтересованно спросил:

— Петр, а нельзя ли Гагарина пригласить ко мне? Очень хочу с ним увидеться.

Кримерман передал приглашение Гагарину. Тот обрадовался. Потом задумался:

— Ты пока ничего не говори Никите Сергеевичу.

И словно не было разговора. Через какое-то время Кримерман напомнил Гагарину о приглашении. Тот потупился:

— К сожалению, поехать не могу. Не время.

Александр Трифонович Твардовский записал в дневнике:

«Хрущев в больнице. Выйдет в коридор, все ныряют в палаты, чтобы не здороваться, — гнусь. Вот кому пришлось испить чашу.

Сталин умер в присутствии своего величия и, если бы первые дни мог знать, что было после него, мог быть доволен: газеты, речи, Ходынка и т. д. Наконец, Мавзолей.

А этот живым увидел, как можно просто-напросто быть сброшенным с площадки истории (ни развенчания, ни доклада о культе личности Хрущева, ни даже упоминаний иначе как под псевдонимом «субъективизма»)».

Сын, Сергей Никитич, уговорил отца диктовать воспоминания. Это сильно не понравилось.

25 марта 1970 года председатель КГБ Андропов отправил в политбюро записку:

«В последнее время Н. С. Хрущев активизировал работу по подготовке воспоминаний о том периоде своей жизни, когда он занимал ответственные партийные и государственные посты. В продиктованных воспоминаниях подробно излагаются сведения, составляющие исключительно партийную и государственную тайну… Раскрывается практика обсуждения вопросов на закрытых заседаниях политбюро ЦК КПСС.

При таком положении крайне необходимо принять срочные меры оперативного порядка, которые позволяли бы контролировать работу Н. С. Хрущева над воспоминаниями и предупредить вполне вероятную утечку партийных и государственных секретов за границу. В связи с этим полагали бы целесообразным установить оперативный негласный контроль над Н. С. Хрущевым и его сыном Сергеем Хрущевым…

Вместе с тем было бы желательно, по нашему мнению, еще раз вызвать Н. С. Хрущева с ЦК КПСС и предупредить об ответственности за разглашение и утечку партийных и государственных секретов и потребовать от него сделать в связи с этим необходимые выводы…»

Хрущева вызывали в ЦК и распекали. Но Сергею Хрущеву удалось сохранить отцовские воспоминания, к счастью для страны, ибо четырехтомные заметки Никиты Сергеевича — бесценный источник по истории Отечества…

На пленуме ЦК в 1964 году постановили «признать нецелесообразным в дальнейшем объединять в одном лице обязанности первого секретаря ЦК и председателя Совета министров». Это решение Брежнев не пересмотрел. В будущем он не взял себе кресло главы правительства, что возложило бы на него дополнительные обязанности, а предпочел представительский пост председателя президиума Верховного Совета, чтобы удобнее было вести переговоры с иностранными гостями.

Доклад, прочитанный Сусловым, историки считают «мягким». Существовал еще один, зубодробительный вариант, подготовленный Дмитрием Степановичем Полянским. Ему в последние годы сильно доставалось от Хрущева, и запас злости накопился порядочный. Он рассчитывал произнести главную речь. Но старшие товарищи не дали ему такой возможности. Полянский был молод и амбициозен. Зачем укреплять его позиции?

Конечный вариант его семидесятистраничного доклада был отпечатан в четырех экземплярах. Один экземпляр Дмитрий Степанович вернул в общий отдел ЦК с просьбой приложить к материалам октябрьского пленума. Остальные три Полянский собственноручно разорвал, обрывки дисциплинированно отдал на уничтожение в 1-й сектор (подготовка материалов к заседаниям президиума) общего отдела ЦК, где бумаги по установленному порядку сожгли.

Брежнев сам определил уровень жизни пенсионера Хрущева. Сохранилась написанная рукой Леонида Ильича не слишком грамотная записка:

«1. Пенсия 5000 (500 р. по новому курсу).

2. Кремлевская столовая.

3. Поликлиника 4-го Гл. упр.

4. Дача — на Петрово-Дальнем (Истра).

5. Квартиру в городе подобрать.

6. Машину легковую».

Относительно машины инструктировал помощников: «Не новую».

В конце концов Никите Сергеевичу оставили его прежнюю зарплату, выделили ему государственную дачу в Семеновском (с прислугой), «Волгу» с водителями (из КГБ). Попросили в город не приезжать, не показываться на публике, которая могла бы проявить интерес к свергнутому вождю. Хрущев, ссылаясь на то, что у него большая семья, просил оставить ему дотацию для столовой лечебного питания в сто рублей (как министрам). Ему оставили семьдесят — как чиновникам средней руки.

Спустя много лет «Вечерняя Москва» опубликовала интервью с личной поварихой Хрущева. Она прекрасно помнила день, когда хозяина сняли:

— Мой муж, который работал в охране у Хрущева, пошел, как обычно, поутру на службу и тут же вернулся: «Что-то случилось! Только я приехал, как нас всех посадили в автобус и развезли по домам!» Я испугалась — быстрее в особняк! Дверь открывает незнакомый человек и говорит: «Вашего хозяина сняли». Председатель Комитета госбезопасности Семичастный ласково мне говорит: «Иди и спокойно работай, все это тебя не касается…» А как работать? Нины Петровны нет, она в Карловых Варах.