себе наивную и открытую девочку. Я не могу поделиться этим ни с кем. Даже с тобой не стала. Это моя слабость. Моя уязвимость. Мое бессилие. Если хоть кто-то узнает об этом, будут знать все. Если узнают все, то бороться придется не только с начинашками, со всеми. Здесь никаких сил не хватит. Если богу пустить кровь, то все узнают, что он смертен.

Конечно, Повилика понимала, о чем Виринея говорит. В ее памяти мгновенно всплыли множество взглядов, устремлённых на Виринею. Взглядов, наполненных неприятием, завистью, страхом, даже ненавистью. Море случайно оброненных слов: злая, жестокая, несправедливая, ненасытная. И это говорили они. Ее девочки. Ее ученицы. Что же говорить о чужих?

– Теперь такие, как Миля, только что очнувшиеся, предоставлены сами себе? Делают, что хотят? Теперь все могут делать, что хотят? – открывшаяся истина всколыхнула в Повилике вихрь мыслей, и с языка она соскользнула раньше, чем девушка успела подумать.

Виринея снова тихо засмеялась, и теперь Повилике показалось зло.

– Злобная и ненасытная Виринея держит всех в ежовых рукавицах.

Фраза была произнесена так тихо, что прозвучала словно эхо тех многих слов, что Повилика уже слышала. Очень тихо. Настолько, что Повилика не взялась бы утверждать, что слышала ее на самом деле.

– Нет, моя дорогая, вы не можете и никогда уже не сможете, – взгляд Виринеи светился лукавством и превосходством. Такая Виринея больше походила на себя и была хорошо знакома. – Ваши границы установлены, утверждены и смешаны с кровью, волей и сознанием. Вам уже сложно что-то поменять. Вы привыкли, вы срослись со своими привычками. А вот молоденькие дурочки не понимают, что тем самым роют себе могилу.

Виринея засмеялась собственной шутке. В их случае, рыть себе могилу действительно был парадокс.

– Ты разоблачаешь их? – тяжелый вопрос, Повилика к нему готовилась. Понадобилось немало сил и смелости, чтобы озвучить его. Они старались вообще об этом не говорить.

– Если успеваю, если могу выследить, если есть на это время и силы, – голос Виринеи звучал жестче, звонче и в то же время спокойно. – Сама знаешь, сколько на мне лежит ответственности. Соревнование, шоу, занятия.

– И много таких, как Миля? – Повилика как-то растерялась. Говорить об изменениях в себе она уже точно не собиралась. В ее сердце закралось подозрение. Что-то поменялось в ее отношении к Виринее. Она чувствовала, что не должна рассказывать ей о своих внезапно открывшихся способностях. Она чувствовала опасность. Повилика подумает об этом позже и наедине с собой.

– Понятия не имею, – отмахнулась Виринея. Она уже совсем превратилась в строгую, нетерпимую руководительницу. – Как только у меня появится время, я с этим разберусь.

– Она напала на мужчину! У нее не было причины! Так нельзя! Она уже не призрак мести, не танцовщица, она убийца! – пылко выкрикнула Повилика. – Они все убийцы! Ты должна остановить это!

– Дорогая моя! Несколько мужчин в рамках большого города это капля в море. Ничего страшного или непоправимого не случится. А в некоторых случаях это практически чистка общества. Ой! – Виринея заливисто засмеялась. – Ты вспомни народное помешательство в Страсбурге. Массовые пляски. Эпидемия танца. Люди просто выходили на улицы и танцевали. Не останавливаясь, словно безумные, до полного изнеможения. Ученые и психологи до сих пор не могут найти этому явлению объяснения. Уж сколько тогда мужиков полегло. И ничего. Жизнь продолжается. Вот и сейчас я не вижу повода для беспокойства. – Виринея расстегнула ботинки, поднялась с пола, просунула руки в рукава своей черной накидки. Полуголая, окутанная черным облаком она пошла к двери, демонстрируя, что разговор закончен. – Ну а потом, та смерть, что им уготована, в целом заслуженна, – она изящно пожала плечиками, лукаво вскинула брови. – Каждый мужчина совершил в своей жизни достаточно поступков, достаточно предательств, лжи, обмана, чтобы заслужить смерть. И такая смерть, которую им даруют, она не наказание, она, скорее, награда. – Виринея улыбалась снисходительно, по-доброму, свысока. Разговаривала с Повиликой, словно с неразумным ребенком. Обычно Повилике нравился этот тон. Она принимала его за заботу о себе, за беспокойство. Ей нравилось чувствовать себя маленькой девочкой, о которой есть, кому печься и тревожиться. Как же она ошибалась. Виринея не защищала, не опекала. Она держала в неведении, ограничивала, контролировала. А заботилась она о том, чтобы Повилика никуда не лезла и ни во что не вмешивалась. Беспокоилась и вовсе только о себе.

– Моя дорогая, у тебя большой выбор мужчин, – мурлыкала предводительница. Она уже полностью взяла себя в руки, спина выпрямилась, на лице играла легкая уверенная улыбка. – Слишком большой, чтобы переживать, что Миля пыталась забрать одного из них. Ты слишком опытна и умна, я даже на миг не допускаю мысль, что ты способна по-настоящему привязаться к мужчине. Фу! Ну же! Не бери это в голову. Чуть позже я все улажу. А у тебя репетиция! Девочка моя дорогая, этот зал в твоем распоряжении. Понимаю, что нужно много времени и сил на ту сложную хореографию, что тебе поставили, но она того стоит. Ты будешь восхитительна.

Повилика ошарашенно кивала. Она пришла к Виринее за ответами, а в итоге вопросов стало еще больше.

– Ты же не боишься высоты? Сейчас не боишься?

Повилика покачала головой.

Нет, не боится, она давно ничего не боится.

– Оставляю тебя, танцуй!

Дверь за Виринеей закрылась. Повилика подошла к окну и уставилась на белый фарфоровый диск луны, висящий над крышами домов. Словно софит в ночном клубе, луна распускала серебряные лучи по темному небу.

Как Виринея может так спокойно относиться к безумиям, что творят девчонки? Пара десятков мужчин в рамках города с миллионом жителей действительно ничто?

Ничто. Слово глухим эхом блуждало в голове. Может, и не так уж много? Виринея, возможно, права. Наверное, не так уж страшно. Виринея знает, что делает.

Повилика даже самой себе не могла ответить, что беспокоило ее больше. Безумие юных девочек, поверивших в свое всемогущество? Безразличие Виринеи? Или все-таки Лекс? Что-то он всколыхнул в ее сердце. Пробудил непонятные, давно забытые чувства.

Она прикрыла глаза, стараясь вспомнить его прикосновения, ощутить запах, она улыбалась, отдаваясь приятным ощущениям. Как продолжение всплыл инцидент с Милей. Нахалка, сидящая верхом на коленях, где Повилика собиралась оказаться сама. Алые губы, налитые предвкушением силы и власти, тонкие белые пальцы на гладко выбритых щеках… В Повилике, как тогда, вспыхнуло пламя ярости, оно за пару мгновений выжгло девушку изнутри и вырвалось наружу. Повилика дрогнула, изогнулась, будто из нее что-то вылетело. Зал огласил щелчок – звонкий, хлесткий и громкий. Стекло, отгораживающее Повилику от улицы, треснуло, и стремительные лучи трещины поползли в разные