малоизвестный трактат вместо классического буддийского текста Палийского канона, преследуя цель предъявить западному читателю образчик буддийского мышления. Он совершенно упустил из вида тот факт, что у меня не было ни малейшего намерения анализировать классический буддизм; я ставил себе целью проанализировать психологию конкретного текста. Почему бы не рассматривать Якоба Беме или Ангелуса Силезиуса как христианских писателей, пускай никто из них двоих не может считаться классическим католиком или протестантом?

1676 Аналогичное недоразумение свойственно и Вашей точке зрения – когда Вы упрекаете меня в том, что я не воздаю должного идеалу сообщества. По возможности я вообще избегаю идеалов и предпочитаю реальность. Я никогда не встречал сообществ, которые помогали бы «полному самовыражению индивидуума в коллективе». Предположим, некто намерен говорить правду, невзирая на чувства остальных; перед нами не только образцовый enfant terrible (ужасный ребенок. – Ред.), но и вполне возможная причина крупной катастрофы. Поучительными примерами могут послужить собрания так называемого Движения Оксфордской группы Бухмана[477]. За счет истины человек должен «вести себя хорошо», подавлять реакции во имя христианского милосердия. Что, если после проповеди об идеалах спросить пастора, насколько он сам близок к практическому выполнению своих увещеваний? В моем случае сам факт того, что я серьезно интересуюсь психологией, вызвал в определенных кругах особую враждебность и даже страх. А какова участь тех представителей церкви, тех членов христианской общины, которые осмелились выдвигать новые идеи? Ни одно сообщество не может уклониться от соблюдения законов массовой психологии. Я критикую сообщества из тех же соображений, по которым подозреваю человека, возводящего себе замок в Испании, но всячески избегающего необходимости высказывать собственные убеждения. Я сторонюсь идеалов, которые проповедуют, но которых сами не достигают, – просто потому, что не могут. Скорее, мне хочется знать, чем мы живем. Я грежу о человеческой жизни, основанной на Божьем эксперименте, без изобретения идеальных схем, которые никогда не будут воплощены.

Позднее письмо

1677 Искренне Вам признателен за прямой ответ и за критику моего чрезмерно резкого способа мыслить и писать (боюсь, что также и говорить). Смею думать, что такова манера всех естествоиспытателей: мы просто высказываем очередное предположение, вовсе не думая, что кто-то усмотрит в нем нечто большее, нежели спорную гипотезу. Мы настолько проникнуты сомнениями относительно наших предположений, что скептицизм воспринимается нами как нечто само собой разумеющееся. Поэтому мы склонны избегать общепринятых captatio benevolentiae lectoris[478], всех этих «После долгих колебаний…», «Осмелюсь допустить, что…» и пр. Мы даже забываем привычную преамбулу: «Вот как я это вижу».

1678 Случай с иезуитом[479]таков – он задал мне прямой вопрос: «Как вы можете думать, что Христос не был человеком?» Дискуссия, естественно, велась на догматическом уровне, поскольку иного основания для ответа на этот вопрос нет и быть не может. Никто не стремился установить истину, ведь сама проблема лежит далеко за пределами человеческого суждения. Мой «Ответ Иову» представляет собой всего-навсего реконструкцию психологии, выявляемой в текстах Ветхого Завета, для заинтересованного обывателя. Последний очень мало знает об авторитетной критике, преимущественно исторической и филологической, а ту слабо интересует реакция обывателя на парадоксы и моральные ужасы Ветхого Завета. Обыватель почитывает Библию и слушает проповеди своего пастора или священника. Мой иезуит, будучи католиком, получил догматическое образование.

1679 В рассуждениях об «Иове» нужно помнить, что я изучаю психологию архетипического и антропоморфного образа Бога, а не саму метафизическую сущность. Насколько можно судить, архетип представляет собой психическую структуру, в определенной степени живущую собственной жизнью.

1680 Бог в Ветхом Завете выступает хранителем закона и морали, но Сам откровенно несправедлив. Вот моральный парадокс, избавленный от этических соображений. Мы можем воспринимать Бога в бесконечном разнообразии образов, но все они антропоморфны, ведь иначе им не проникнуть в наши мысли. Божественный парадокс – источник бесконечных страданий человека. Иов это понимает, а потому видит больше, чем Сам Бог. Вот почему образ Бога должен войти «во плоть». Парадокс, выраженный, конечно, с многочисленными оговорками в мифе и в католическом догмате, отчетливо проявляется, в частности, в том, что «страдающий праведник» – это, с исторической точки зрения, ошибочное представление, не тождественное страдающему Богу (поскольку Иисусу Христу поклоняются как отдельному Богу); это лишь прообраз, насильственно включенный в триединство, а не обычный человек, вынужденный принять страдания невыносимых противоположностей, которые не сам придумал, – они предопределены. Он является жертвой, ибо способен на трехмерное сознание и этическое суждение. (Понимаю, что излагаю чересчур сжато. В отличие от Яхве, человек обладает саморефлексией.)

1681 Не могу знать, что должен был видеть Иов. Но кажется возможным, что он бессознательно предвосхитил историческое будущее, а именно, развитие образа Бога. Тому пришлось стать человеком. Страдания человека обусловлены не врожденной греховностью, это «дар» от творца его несовершенств, от парадоксального Бога. Праведник – инструмент, в который входит Бог, чтобы достичь саморефлексии и обрести сознание, возродиться в качестве божественного ребенка, доверенного заботе взрослого человека.

1682 Но это уже не утверждение истины, а психологическое прочтение мифологического текста, – модель, построенная ради выявления психологической связи. Моя цель заключается в том, чтобы показать, каковы результаты применения современной психологии к подобному тексту. Авторитетная критика и древнееврейская филология тут явно излишни, ибо речь идет о тексте перед глазами обывателя. Христианская религия сформирована не авторитетной критикой.

1683 С академическим читателем беда в том, что этот читатель неспособен воспринимать психическую структуру как относительно автономную сущность, поскольку пребывает во власти иллюзии, будто имеет дело с понятием. Но на самом деле перед нами живое существо. Все архетипы живут собственной жизнью, которая следует биологическому образцу. Церковь, приверженная мужской Троице, хранит верность старому образцу: 3 + 1, где 1 – женщина и, если 3 = добро, 1 как женщина становится посредницей между добром и злом (последнее – это дьявол и тень зла). Женщина неизбежно – Мать-Сестра Бога-Сына, с которым она соединится in thalamo[480], в священном браке, ἱερος γάμος, quod est demonstratum[481]второй энцикликой по поводу Успения[482].

1684 Страстный разговор между человеком Иовом и Богом логически ведет к взаимному сближению: Бог очеловечивается, а человек «обожествляется». За испытаниями Иова грядет Воплощение Бога наряду с искуплением и торжеством человека. Однако этот ход событий изрядно замедляется тем фактом, что «женщина», как всегда, неизбежно привносит в происходящее тень. Потому-то mulier taceat in ecclesia[483]. Главным грехом для католической церкви всегда была сексуальность, заодно с идеальной девственностью par excellence (как таковой. – Ред.), которая ставит четкий предел продолжению жизни. Но если жизнь хочет продолжаться, в дело