Делания[491]. Одним из последних и наиболее показательных сочинений такого рода можно счесть сочинение «Chymische Hochzeit» Христиана Розенкрейца[492](1616), на самом деле написанное Иоганном Валентином Андреа (1586–1634), богословом из Вюртемберга, автора комедии «Турбо» (1616) на латинском языке[493]. Герой этой пьесы – ученый всезнайка, который, разочаровавшись в науках, возвращается к христианству. Книга Chymische Hochzeit представляет собой opus Alchymicum (алхимический труд. – Ред.), где рассказывается о священном браке (hieros gamos) брата и сестры – Венера рождает гермафродита. На все это лишь намекается посредством обтекаемых выражений. Поскольку королевские дети еще слишком малы (отождествление с родителями, инцест с матерью), их убивают, очищают и снова возрождают, подвергая алхимическим процедурам. Ради воссоединения молодоженов увозят за море, и там отмечается своего рода эгейский праздник с участием нимф и морских богинь; звучит гимн любви. Розенкрейц предстает отцом молодого короля или, соответственно, королевской четы.

1693 Алхимия давно знала, что трансформация применима не только к химическим материалам, но и к человеку. Центральной фигурой алхимии является Меркурий, которому я посвятил специальное исследование[494]. Это хтонический дух, родственный Вотану и дьяволу.

1694 Фауст выведен подобием Иова, однако страдает не он, а другие – они словно подвергаются испытаниям за него, даже дьявол не остается невредимым. Меркурий предстает в образе Мефистофеля (дьявола и Сатаны), вначале как собака, сын Хаоса, и огонь (алх. filius canis, восставший из хаоса, natura ignea[495]). Он становится слугой Фауста (familiaris, servus fugitivus[496]). Мефистофелю принадлежат два ворона (ср. Вотана). Он – «северный призрак», его «чертоги развлечений» находятся на «северо-западе».

1695 Аксиома Марии[497](3+1) пронизывает все произведение (4 основных эпизода, 4 вора, 4 (–1) серые женщины, 4 стихии, четверка лошадей Плутона, 3 + 1 мальчика, 1+2+3+4=10 в считалке ведьмы, 3–4, 7–8 кабиров, «Три за одно, одно за три» и т. д.).

1696 Мефистофель вызывает проекцию анимы с трагическим исходом (убийство ребенка). Далее следует вытеснение Эроса влечением к власти (Вальпургиева ночь = подчинение тени). В магии огня и золота появляется Мальчик-возница, Mercurius juvenis (юный Меркурий. – Ред.), как будто гермафродит, подобно прародителю-дьяволу (kylennios[498]), но одновременно аналогия Христу и Святому Духу; при этом он призывает дикое воинство (Вотан!).

1697 Тренога подземного мира олицетворяет женскую хтоническую триаду – Диану, Луну, Гекату и форкиад[499]. Она соответствует vas hermeticum[500] (и раннехристианскому столу причастия в катакомбах с 3 хлебами и 1 рыбой. Алхимический Tripus Aureus[501] – тот, что брошен Гефестом в море.

1698 Фауст падает в обморок, когда пытается овладеть Еленой. Это событие знаменует начало второго эпизода и второго прилива Эроса. Фауст снова омолаживается (как в первом эпизоде) в образе Бакалавра; а вот дьявол «стар». Гомункул соответствует Мальчику-вознице. Его отец – Вагнер (Розенкрейц); двоюродный брат – дьявол, то бишь более молодой Меркурий. Фауста отправляют в классический «мир басен» (коллективное бессознательное) для «исцеления». «Вода» лечит (aqua permanens, mare nostrum[502]). Из нее вырастает гора (возрождение личности, алхимическое возникновение terra firma (тверди. – Ред.) из моря). Эгейский праздник – священный брак Гомункула и Галатеи (оба – «ожившие камни») в море. Прикосновение ключом к треножнику и сама свадьба выступают прообразом «химического» брака Фауста с Еленой, сестрой-анимой. Их ребенок Эйфорион – третья обновленная форма Меркурия.

1699 Третий эпизод заканчивается смертью Эйфориона, а следующий и последний начинается с влечения к власти. Верные друг другу Филемон и Бавкида убиты. После смерти Фауста дьявола обманывают. Конфликт продолжается. Место Фауста занимает его «энтелехия», puer aeternus (вечный юноша. – Ред.), который никогда не сможет осознать свою двойственную природу, потому что Фауст – всегда жертва, какой бы облик он ни принимал. Он теряется в обрывках знаний, в аутоэротическом Эросе, в магии и обмане, в иллюзии полубожественности (Елена) и наконец в инфляции помышлений о себе как о спасителе мира. Он не видит себя, не знает, что делает, ему не хватает ни ответственности, ни юмора. А дьявол знает, кто он таков; он не лжет себе, умеет смеяться и даже питает любовь (к насекомым); всего этого Фаусту недостает. Тень не может обрести искупление, пока сознание не признает ее частью себя, то есть не поймет ее компенсаторное значение. «Благословенный мальчик» есть всего-навсего отражение внутриутробного состояния, которое никоим образом не проливает свет на то, для чего на самом деле предназначался опыт земной жизни. Доктор Марианус[503] – «сын матери». Возможна параллель с алхимиком восьмого столетия Мориенесом (Мориенус, Марианус[504]); он считался одним из наиболее духовно развитых алхимиков и понимал Делание как систему трансформации человека. Он говорил: «Temporum quidem longa mutatio hominem sub tempore constitutum confundit et mutat… ultimam autemmutationem mors dira subsequitur»[505].

Алхимия и психология[506]

1700 На протяжении всей истории алхимии мы находим – помимо обилия сведений о субстанциях (минералы и лекарства) и немногочисленных сведений о сути химических процессов – указания на сопутствующую исследованиям «философию», которая в более поздние времена, в позднем Средневековье, получила название «герметической». Эта натурфилософия впервые и особенно ярко проявила себя у гре– ческих алхимиков I–VI вв. н. э. (Псевдо-Демокрит, Зосим Панополитанский, Олимпиодор). Также философия алхимии явила себя во всей красе в XVI и XVII веках, в пору своего полного расцвета. Упомянутым расцветом она во многом обязана Парацельсу и его ученикам (Герхарду Дорну и Генриху Кунрату). В промежутке между этими двумя периодами философские спекуляции уступили место более религиозным воззрениям (в частности, высказывались идеи, параллельные церковной догматике), а еще развивалось «мистическое» направление, которое и придало алхимии ее своеобразный характер. Поскольку алхимики не имели реальных знаний о природе и поведении химических субстанций, они намеренно отождествляли неизвестные процессы с мифологическими мотивами и посредством вторых «объясняли» первые (ср.: Dom Perneti. Dictiormaire mytho-hermetique, 1756), умножая сущности путем проекции бессознательных содержаний. Этим объясняется известная особенность алхимических текстов: с одной стороны, их авторы снова и снова повторяли сказанное предшественниками, а с другой стороны, давали волю безграничной субъективной фантазии в символике. Сравнительные исследования показывают, что алхимические символы частично представляют собой варианты мифологических мотивов, принадлежащих сознательному миру алхимиков, а частично это спонтанные порождения бессознательного. Особенно это очевидно при параллельном сопоставлении современных сновидений с символикой алхимии. Алхимические символы обозначают, в частности, субстанции и их неведомую, «мистическую» природу наряду с процессами, что вели к цели. Именно в последней области мы располагаем наиболее наглядной и броской символикой. Главным символом субстанции, которая преобразуется в алхимических процессах,