Дверь открывается сама. Это не чудо, не очередной судьбоносный фокус, а вполне бытовое происшествие. Дверную ручку приводит в движение человеческая рука, невидимая лишь потому, что обладательница ее пока скрывается по ту сторону, в уютных, обжитых потемках коридора. Ее белобрысые мальчишеские вихры, серый шелк блузы и глаза, сияющие теплым, ароматным, словно бы вишневыми поленьями прикормленным огнем, я увижу мгновение спустя.

– Вот, – говорит. – Ты все-таки вернулся.

Ее, – вспоминаю я, – зовут Стаси. Или Юста, Юстасия. Тайная моя сестренка, одна из трех, средняя. Нас зачали разные, чужие друг другу люди, зато наши тени вышли из одного дремотного лона. Теперь мне это зачем-то известно.

Это они, мои сестрички, однажды разбудили меня, а я, словно бы в отместку, наложил на них сладкие сонные чары. Только вместо хрустального гроба подарил спящим моим красавицам пряничный городок под небесами, изваянными из бирюзовой крошки. Где же еще жить им, как не в моем наваждении? Не по чужим ведь снам скитаться с сумой: дескать, сами мы не местные, не здешние, не сейчасные, не живем, а лишь мерещимся; поможите, люди добренькие, уверуйте в нас, кто может, дайте хоть часок побыть среди вас, ощутить вкус вашего хлеба и вашего вина, помолиться вашим капризным богам, отразиться в ваших зеркалах, сбыться…

– Ты самая беспокойная, Стаси, – улыбаюсь, цепляясь за призрачную твердь дверного косяка. – Ждала меня почему-то. И ведь выждала-таки.

– Я уже говорила тебе однажды: на тебе здесь все держится, – вздыхает она. – Потому и ждала. Ты уж, будь добр, охраняй этот мир, если он тебе все еще нужен. А если наигрался – что ж, обрушь его нам на головы, только не тяни резину. А еще лучше – укажи выход. Всякий рай – тюрьма для того, кто не может его покинуть. А из меня скверная узница. Мне не спится на драгоценных нарах, медовая баланда в горло не лезет, и даже алмазное сияние местной параши не открывает нижние мои чакры. Я хочу на волю, Макс. Выпусти меня отсюда. Возможно, я потрачу остаток жизни на то, чтобы отыскать нужную дверь и вернуться сюда – не в полузабытьи, а осознанно, добровольно… Но сначала позволь мне уйти.

«Они хотят заклать меня, будто я не человек», – сетовал Шунахшепа.

– Уйти? Тоже мне, нашла сторожа… Ты на канатной дороге не пробовала покататься?

– Н-н-нет, – запинается Стаси. – Мне, конечно, приходило в голову, что… Несколько раз я даже отправлялась на станцию. Но кабинка стояла неподвижно. Я решила, что этот выход заперт – то ли уже, то ли еще…

– Трудно быть в чем-то уверенным, но подозреваю, что тебе следовало просто занять место. Канатная дорога вполне могла заработать. Вхолостую транспорт гонять никто не любит… Дай-ка мне войти, а? Держишь на пороге, как коммивояжера какого…

– А ты и есть коммивояжер, – смеется она, открывая мне путь. – И в коробах твоих всякий дешевый метафизический хлам: опытные, экспериментальные образцы. Ты, по-моему, и сам распечатываешь упаковки, не зная, что будет!

– Пока не попробуешь, не узнаешь, – соглашаюсь.

– А почему ты заперся в гостиной? – взволнованно лепечет Стаси, следуя за мной по коридору, озаренному влажным зеленоватым светом разбросанных тут и там стеклянных шаров. – Даже в туалет не выходил, о завтраках уж и не говорю… И куда оттуда исчезал? И самое главное, что случилось с тем жутким трупом?

– Так называемый «труп», вероятно, и сидел взаперти в нашей гостиной, пока я доживал его дни, – вздыхаю. – Дни, впрочем, были один другого слаще, так что я не внакладе… А вот куда он исчезал, понятия не имею. Подозреваю, что иногда отлучался специально для того, чтобы подмигнуть мне из зеркала, а в прочее время жил какой-нибудь диковинной, специально для нас с ним выдуманной, жизнью – кто его разберет? По-хорошему, надо бы его, а не меня расспрашивать… А вот мы с тобой сейчас зайдем в гостиную и поглядим. Вдруг он нам записку оставил, с ответами на все вопросы? Все же мой труп, не чужой. Должен бы позаботиться…

Стаси молчит, потрясенная моим докладом.

– Так он был… не совсем мертвый? – деликатно осведомляется она.

– Сначала был совсем мертвый, а потом стал совсем живой. А уж сейчас, поди, живее всех живых, – смеюсь.

Юстасия осталась равнодушна к шутке. Впрочем, оно и понятно: сестренка моя выросла в Праге, где даже в эпоху социалистической оккупации темный культ якобы бессмертного лже-Осириса Ульянова насаждался не повсеместно, а лишь в специально отведенных для опоганивания местах. Каббалисты, небось, уберегли от столь вульгарной ереси каменное сердце Европы, начертав соответствующие знаки на избранных булыжниках какой-нибудь потаенной мостовой…

…обитают <…> в заброшенных строениях.

В гостиной почти совсем темно и, конечно, пусто. Воздух спертый, как в любом нежилом наглухо запертом помещении. Что ж, сейчас и проветрим…

Отворяю тяжкие ставни, распахиваю окно. В награду за труды обретаю дивную панораму: густые сады, роскошные приземистые виллы, блестящая широкая лента реки, монументальные мосты…

Господи, как же там, наверное, здорово! – думаю, невольно впиваясь пальцами в подоконник. – Но только… Это ведь, кажется, совсем другой город? Но я видел уже это заоконье. Вот только где, когда? Во сне ли, наяву ли? Дурацкий, впрочем, вопрос – по крайней мере, в моих устах.

– Стаси, иди сюда, – зову. – Погляди-ка и скажи мне: это обычный вид из нашего окна?

– Впервые вижу, – признается она, прильнув к подоконнику. – Этот город… он меняется, да? Прямо сейчас, у нас на глазах?

– Не знаю. Думаю, не так все просто… Но мы можем проверить. Надеюсь, есть и другие комнаты, окна которых выходят на эту сторону? Ведь есть?

– Тебя слишком долго не было дома. – Юстасия печально качает головой. – Даже этого не помнишь. Конечно, есть другие комнаты и другие окна. Еще и веранда имеется. Сейчас сбегаю, посмотрю.

Несколько минут спустя она возвращается, растерянная и раскрасневшаяся.

– Из других окон вид прежний, по крайней мере, пока. Что бы это значило?

– Кроме этого, надо полагать, существуют и другие выдуманные города, – отвечаю. – А значит, должны быть и какие-то границы между ними. Не пыльные пригороды да автомобильные разъезды, а особые, застывшие мгновения, когда заканчивается одно наваждение и начинается другое. Вот, к примеру, окна домов, построенных на перекрестках между сбывшимся и несбывшимся… Почему бы и нет?

Духи среднего мира, соприкасающиеся с людьми, Эдзены могут выступать посредниками…

– Я ничего не понимаю, – печально признается Юстасия.

– Это нормально. Просто пришло наконец твое время ничего не понимать. Традиционное начало любой истории о путешествии не знаю куда, откуда требуется принести неведомо что и раздать драгоценную эту добычу всем, кто больше не может обходиться без неизвестности… Во всяком случае, клетка, в которой я тебя якобы заточил, никогда не была заперта, а теперь ты и вовсе уткнулась носом в широкий зазор между прутьями. Хочешь вылезти в это окно или предпочитаешь прокатиться на канатной дороге?