– Драней?

– Моя душа покинула тело. И вселилась в других людей.

– И вселилась…

– Да хватит за мной повторять! – Я рассмеялся. – Ты как эхо.

– Что ж. – Лейла тоже смеялась. – Если ты больше не Нарцисс, то и мне не стоит вести себя как Эхо.

– Т-с-с. Лучше поцелуй меня еще раз.

– Ты весь потный!

– Конечно, потный. Именно поэтому я сейчас собираюсь принять с тобой душ.

Лейла сходила к двери и выглянула в коридор – в сторону лестницы. Всю дорогу она смеялась и все никак не могла успокоиться. Мне очень нравился ее смех.

– Все ради тебя, – прошептала она и вновь поцеловала меня.

Тогда я наконец понял, отчего в Лейле произошла эта странная перемена: теперь она видела во мне мужчину, которым я на самом деле не являлся. В ее глазах я неожиданно превратился в идеал выше всякой критики. Быть мной больше не значило ощущать на себе бремя. В тот миг я испытал потрясение, но больше не сомневался в своих силах. Я жил в новом удивительном мире и собирался стать прекрасным героем. Все, что от меня требовалось, – оставаться самим собой.

Пока Лейла закрывала дверь на замок, я присел на деревянный сундук у окна. Она сняла рубашку и расстегнула лифчик, из которого мягко выпали ее пышные груди. Она включила душ, и вода хлынула из большой, как обеденное блюдо, лейки. Девушка стеснялась и прятала от меня глаза. На ней по-прежнему оставались брючки, в которых она играла в теннис, – из тонкой хлопковой ткани, свободного кроя, с завязками на талии.

Она протянула голую руку и проверила температуру воды. На запястье у нее сверкал серебряный браслет, который я привез ей из Парижа. Потянув за шнурок-завязку, Лейла ослабила пояс, опустила брюки до лодыжек и выбралась из штанин. Я наблюдал, как ее волосы рассыпались по спине и плечам. Шагнув под душ, она повернулась ко мне спиной и сняла крошечные белые трусики, которые оставались у нее под брюками. Выдавив в руку немного шампуня, стоявшего на внутренней полке душа, Лейла стала намыливать голову.

– Иди сюда, – позвала она.

Стащив с себя теннисные шмотки Билли, я зашел к ней под теплую воду.

Вечером случился самый лучший ужин в моей жизни, и я даже думать забыл, что за столом с нами сидели соседи. Фарида постоянно носила тарелки с салатами и жареным мясом. Мы зажгли на веранде свечи и керосиновые лампы и слушали музыку через большой уличный динамик.

Холодное пиво после игры в теннис бодрило. Но истинное блаженство я испытывал при мысли о том, что случилось в ванной комнате после душа, когда мы с Лейлой прижались друг к другу горячими мокрыми телами.

Я хотел бы подробно рассказать, как все произошло и что я почувствовал, когда она опустила руку между ног и отыскала там меня. Но за ужином, когда мы встретились глазами в темноте, я понял, что отныне мне придется держать кое-какие вещи при себе. Я знал: то, что случилось, касается только нас двоих.

Квартира на рю Мишель снова опустела. Тарик уехал, оставив после себя только скомканную грязную футболку под кроватью и пакетик кифа на прикроватной тумбочке.

В коридоре мерцал огонек роутера; все окна были закрыты. Раковина в ванной покрылась тонким сухим налетом; на батарее висели сложенные полотенца. Плита – чистая, чайник – холодный; вся посуда убрана в шкаф.

На рабочем столе в гостиной лежали ноутбук и стопка тетрадей, размеченных желтыми стикерами; под обложками – страницы рукописного текста, слова и строчки с разноцветными подчеркиваниями. На полу валялась карта Пятнадцатого округа, где шариковой ручкой был обведен парк Жоржа Брассенса. На кофейном столике в центре комнаты лежала распечатка поэмы «Декабрьская ночь» Альфреда де Мюссе; рядом с оригиналом – подстрочный перевод последних строф на английский: «По занавеске скользнула тень; Она села ко мне на постель… Это сон? Или мое отражение в зеркале?»

На другом листе бумаги под заголовком «Видение отвечает поэту» нацарапаны фразы: «Не ангел-хранитель… не бог и не демон… Но я останусь с тобой навсегда, до конца твоих дней, а потом – сяду под твоим надгробьем».

За последней строфой поэмы – ответ Видения в английском переводе:

Дальше по-французски: «Ami, je suis la solitude»[77]. Эта строчка повторялась пять раз, дважды слово «solitude» было зачеркнуто и подписано сверху: «одиночество». Ниже значилось имя: «Андре Б.». Под ним – еще одно: «Луиза Массон».

Под кофейным столиком валялись пустая бутылка из-под бренди и початая пачка сигарет. Из пепельницы торчали два окурка и пустой блистер ибупрофена 400 мг.

В спальне едва заметно покачнулись шторы, набравшие воздуха из распахнутого окна. На полу – скомканное льняное платье, а на нем – мобильный телефон, переведенный в беззвучный режим. Я лежала в полусне и представляла себе тихие комнаты своей парижской квартиры, подсказки, спрятанные среди вещей, и тайны, которые откроются тому, кто их найдет. В спальне все это время слышалось чье-то дыхание. Во второй половине дня я нехотя открыла глаза и скинула с себя одеяло.

Поднявшись, я отыскала телефон и с тревогой взглянула на часы. Все в порядке, время еще было. Около шести вечера я набрала ванну и приготовила чашку чая. Почистив зубы, забралась в горячую воду и откинула голову на бортик. Очень долго я просто лежала и глазела в потолок, не в силах даже шевельнуться. Затем помыла голову и хорошенько прошлась по телу мочалкой. Обернувшись полотенцем, встала к зеркалу и включила фен.

Постепенно я пришла в себя и начала собираться быстрее. Разложив на кровати одежду, я по очереди забраковала брюки, джинсы, юбку и в итоге выбрала черное платье. Фасон оказался немного строже, чем мне хотелось, и я добавила к платью янтарное ожерелье. Подкрасив глаза и губы, я отпрянула от зеркала и внимательно осмотрела себя в отражении. У меня были густые волосы, но мне никогда не удавалось соорудить из них по-настоящему шикарную прическу – в ней все равно оставалось что-то цыганское. Я надеялась, что образ получится неприступным, как доспех, и все же женственным: умудренная опытом дама, которая тем не менее готова на все. Обидно, что с лицом ничего не поделаешь. Я остановилась в дверях и вернулась к зеркалу, чтобы ярче подкрасить губы.

Дойдя быстрым шагом до площади Италии, я спустилась в метро и поехала на север, до станции «Бастилия», где мне предстояла пересадка. Поезд отъехал с платформы «Аустерлиц» и вынырнул из тоннеля на залитые летним солнцем пути. После короткой задержки мы наконец попали на мост, соединявший берега Сены; оттуда открывался такой вид, что даже самые усталые пассажиры время от времени поглядывали в окна. Где-то вдалеке возник тупоносый шпиль Нотр-Дама, который, словно гигантский буксир, прокладывал путь в небо.