— Галеран рассказывал, знаю, — зашептал он ей на ухо. — Ему тоже это не понравилось, но он виделся с нею, и, по его мнению, там ей как будто бы ничто не угрожает. Он рассчитывает, что завтра все решится. Он верит, что король поддержит его против Фламбара. Архиепископ не осмеливается даже появляться на улицах Лондона из страха за свою жизнь, и королю нет никакого расчета брать его сторону.

Алина боролась с искушением припасть к его широкой груди.

— Джеанна хочет присутствовать на суде.

— Пусть хочет.

Алина резко вскинула голову и вперила в Рауля негодующий взгляд.

— Она не дурочка! Она не открыла, почему именно ей нужно прийти в суд, но наверняка это важно. Поверьте, это не пустая прихоть.

Он поднял ее и посадил на шаткий дощатый стол: так она могла прямо смотреть ему в глаза.

— Алина, ее держат взаперти по приказу короля. Если она сбежит, нарушая его приказ, едва ли это расположит к ней суд и короля. Как и ваше бегство. Как я понял, Галеран намерен убедить суд, что Джеанна — слабая женщина, у которой от горя помутился разум после смерти сына.

Рауль подошел совсем близко и занял позицию между ее ног, но, поскольку сам он этого не замечал, Алина решила следовать его примеру.

— Знаю, — пробормотала она, проглотив слюну, — и меня это тоже беспокоит. Но Джеанна так настаивала… Мы скажем Галерану или нет? — И, не в силах сохранять безразличие, отодвинулась, отчего стол заходил ходуном.

Рауль положил руку ей на бедро.

— Тише, тише. Мне кажется, разумно будет сказать Галерану.

— Но она этого не хотела.

Почему она должна обращать внимание на то, что его руки лежат на ее бедрах? Ничего неприличного в этом нет…

Но тела их точно стремились прижаться еще теснее друг к другу, и даже одежда не была помехой. Рауль, казалось, вовсе не замечал этого. Он был полностью погружен в раздумья о Джеанне и Галеране.

Как и следовало.

Как следовало и ей…

— Готов поклясться моим мечом, — задумчиво промолвил он, и пальцы его чуть шевельнулись на бедрах Алины, отчего ей снова захотелось отодвинуться, — леди Джеанна, сдается мне, любит своего мужа столь же сильно, как и он ее. Прав ли я?

Попросить его убрать руки? Но тогда он поймет, как действует на нее малейшее движение его руки…

— Разумеется, вы правы.

— Так отчего же она не хочет, чтобы он знал о ее намерениях? — нахмурился Рауль.

— Верно, оттого, что он попытался бы остановить ее. Алина поняла: началось новое сражение, а потому — знал он или не знал, что шевельнул рукою, — ни в коем случае нельзя показать, в какое смятение привело его прикосновение.

— Значит, ее цель — предотвратить его встречу с Лоуиком в поединке чести, — кивнул он. — В точности так же, как он сам пытается отвести от нее всеобщее внимание, дабы не она была главной фигурой в деле о Донате и, возможно, не понесла бы кары за свершенный грех. Ах, любовь, — заметил он, неловко усмехнувшись, — куда заводит она даже умных людей!

Алина могла лишь молча радоваться, что Рауль не догадывается, как заводят его прикосновения, улыбка, само его присутствие.

— Какое счастье, что мы с вами свободны от этой напасти и можем мыслить ясно, — заявила она, увы, слишком громко.

Рауль приложил палец к ее губам, призывая к тишине. Но он смеялся! Над нею? По крайней мере, одну руку он убрал.

Она едва поборола желание укусить его за палец, и, когда он отвел руку от ее лица, лишь спросила:

— Так что же нам делать?

Рауль сразу стал серьезным.

— Во-первых, найти для вас понадежнее убежище, чем эта комната. Это нелегко при том, что творится сейчас в Лондоне. — И он поцеловал ее — легко, кратко, будто опалил огнем.

Словно это ничего не значило.

— Подождите немного.

Он бесшумно вышел; Алина спрыгнула со стола, едва не опрокинув его. Как ужасно, как стыдно думать о Рауле с его шлюхами и о своей похоти, вместо того, чтобы думать о Джеанне и короле! Но, увы, она не могла совладать с собою. Можно заставить умом тревожиться о Джеанне и притязаниях Лоуика на ее дочь, но в самой глубине души все равно оставалось место, где в целом мире существовал один Рауль де Журэ, и не было ничего и никого важнее, чем он.

А он между тем и двух дней не мог удержать в узде своего норовистого коня!

Вконец расстроенная, Алина опустилась на скамью. Молодым мужчинам позволялось расточать семя на шлюх и податливых служанок. А что еще им оставалось, коли не для всех возможен был брак? Алина знала, так поступали и ее братья, но это ее ничуть не задевало. Однако от Рауля она ждала непорочности святого отшельника. Или пусть тратит семя на нее одну.

Внезапная жгучая боль охватила ее лоно, заставила вскочить на ноги, и тут вошел Рауль.

— Что случилось? — спросил он, настороженно озираясь, и выхватил нож.

— Ничего! Просто вас так долго не было…

Он убрал нож.

— Я сходил к Полу в харчевню и взял у него адрес.

И вдруг обнял ее, притянул к себе, нежно погладил по спине.

— Не бойтесь. Я никому не позволю обидеть вас.

Ты сам можешь обидеть меня, подумала Алина. Ты обидишь меня, если один уедешь на свою солнечную родину. Ты обидишь меня, если возьмешь с собою. Ты обидишь меня, если лишишь девственности. Ты обидишь меня, если оставишь девушкой…

Он чуть отстранил ее, глядя прямо в душу. Какое же у него острое зрение!..

— Вам лучше?

Алина молча кивнула. Почему жизнь такая сложная штука? Если суждено было полюбить, почему она не полюбила рассудительного, спокойного северянина?

Рауль протягивал ей что-то голубое.

— Наденьте это.

Она послушно повязала голову, чтобы не было видно волос.

— Умница. Ну, идемте.

Он вывел ее из грязной, вонючей комнаты, и они пошли по коридору к другой двери, за которой оказался задний двор, где копошились свиньи. Пробравшись через несколько таких дворов, они зашли в харчевню, а оттуда вышли на широкую улицу.

— Чипсайд, — коротко пояснил Рауль и повел ее дальше, через улицу. Потом они повернули в проулок, прошли еще немного вперед и остановились у какой-то двери. Рауль постучал.

Дверь открылась, и на пороге появилась неприветливая толстуха.

— Нам нужна комната на ночь, — сказал Рауль.

— Шесть пенсов.

Рауль дал женщине монету, и она повела их по темному коридору, затем вверх по шаткой лестнице. Этот дом показался Алине таким же тесным и обшарпанным, как и постоялый двор Пола, но здесь, по крайней мере, пахло чистотой. Комната, куда их привели, имела настоящую дверь: она держалась на стене на кожаных ремнях.