грандиозной. Затем шар огня остановился и остался неподвижным. Голос встряхнул меня и рассеял мое внимание.

Говорил дон Хуан. Сначала я не мог понять, что он говорит. Я опять взглянул на огненный шар, но увидел только дона Хенаро, лежащего на земле с разбросанными руками и ногами.

Голос дона Хуана был очень ясным. Я, казалось, нажал на какой-то переключатель в себе и начал писать.

– Любовь Хенаро – этот мир, – сказал он. – Он только что обнимал эту огромную Землю, но поскольку он такой маленький, то все, что он может сделать, – это только плавать в ней. Но Земля знает, что он любит ее, и заботится о нем. Именно поэтому жизнь Хенаро наполнена до краев, и его состояние, где бы он ни был, будет изобильным. Хенаро бродит по тропам своей любви, и, где бы он ни находился, он полный.

Дон Хуан присел перед нами на корточки. Он нежно гладил землю.

– Это предрасположение двух воинов, – сказал он. – Эта земля, этот мир. Для воина не может быть большей любви.

Дон Хенаро поднялся и минуту сидел на корточках рядом с доном Хуаном, пока оба они пристально смотрели на нас. Затем оба сели, скрестив ноги.

– Только если любишь эту Землю с несгибаемой страстью, можно освободиться от печали, – сказал дон Хуан. – Воин всегда весел, потому что его любовь неизменна. И его возлюбленная – Земля – обнимает его и осыпает его невообразимыми дарами. Печаль – удел лишь тех, кто ненавидит эту Землю, дающую укрытие всем живым существам.

Дон Хуан опять с нежностью погладил землю.

– Это милое существо, которое является живым до самой последней пылинки и понимает каждое чувство, успокоило меня. Оно излечило мою боль, и, наконец, когда я полностью понял мою любовь к нему, оно научило меня свободе.

Он сделал паузу. Тишина вокруг нас была пугающей. Мягко свистел ветер, а затем я услышал далекий лай одинокой собаки.

– Прислушайтесь к этому лаю, – сказал дон Хуан. – Именно так моя любимая земля помогает мне привести вас к этой последней точке. Этот лай – самая печальная вещь, которую может услышать человек.

С минуту мы молчали. Лай одинокой собаки был настолько печален, а тишина вокруг настолько интенсивной, что я ощутил щемящую боль. Она заставила меня думать о моей собственной жизни и о моей собственной печали, о моем собственном незнании, куда идти и что делать.

– Лай этой собаки – это ночной голос человека, – сказал дон Хуан. Он слышится из дома в той долине внизу. Человек кричит через свою собаку, поскольку они являются компаньонами по рабству на всю жизнь, выкрикивая свою печаль и свою запутанность. Он молит свою смерть прийти и освободить его от тусклых и унылых цепей его жизни.

Слова дона Хуана затронули во мне самую беспокойную струну. Я почувствовал, что он говорит, обращаясь прямо ко мне.

– Этот лай и то одиночество, которое он создает, говорят о чувствах всех людей, – продолжал он. – Людей, для которых вся жизнь была как один воскресный вечер. Вечер, который не был абсолютно жалким, но довольно душным, унылым и неуютным. Они потели, суетились. Они не знали, куда пойти и что делать. Этот вечер оставил им воспоминания только о мелочном раздражении и скуке. А затем все внезапно кончилось, уже наступила ночь.

Он пересказал историю, которую я когда-то рассказывал ему о семидесятидвухлетнем старике, который жаловался, что его жизнь была слишком короткой. Ему казалось, что всего день назад он был еще мальчиком. Этот человек сказал мне:

– Я помню ту пижамку, которую я обычно носил, когда мне было десять лет от роду. Кажется, прошел всего один день. Куда ушло время?

– Противоядие, которое убивает этот яд, здесь, – сказал дон Хуан, лаская землю. – Объяснение магов совершенно не может освободить дух. Взгляните на вас двоих. Вы добрались до объяснения магов, но что вам от того, что вы знаете его? Вы более одиноки, чем когда-либо, потому что без неизменной любви к тому существу, которое дает нам укрытие, уединенность является одиночеством. Только любовь к этому великолепному существу может дать свободу духу воина. А свобода – это радость, эффективность и отрешенность перед лицом любых препятствий. Это последний урок. Его всегда оставляют на самый последний момент, на момент полного уединения, когда человек остается лицом к лицу со своей смертью и своим одиночеством. Только тогда имеет смысл делать это.

Дон Хуан и дон Хенаро поднялись и потянулись, как будто от сидения их тела онемели. У меня лихорадочно забилось сердце. Они заставили меня и Паблито встать.

– Закат – это трещина между мирами, – сказал дон Хуан. – Это дверь в неизвестное.

Широким движением руки он указал на столообразную вершину, где мы стояли.

– Это плато находится перед дверью.

Он указал на северный край вершины.

– Это дверь. За ней – бездна, а за бездной – неизвестность.

Затем дон Хуан и дон Хенаро повернулись к Паблито и попрощались с ним. Глаза Паблито были расширенными и застывшими, по щекам текли слезы.

Я услышал голос дона Хенаро, прощавшегося со мной, но не слышал голоса дона Хуана.

Дон Хуан и дон Хенаро подошли к Паблито и что-то коротко прошептали ему на ухо. Затем они подошли ко мне. Но еще до того, как они успели начать, я ощутил знакомое чувство расщепленности.

– Мы теперь будем как пыль на дороге, – сказал дон Хенаро. – Может, когда-нибудь она снова попадет и на твои глаза.

Дон Хуан и дон Хенаро ступили в сторону и, казалось, слились с темнотой. Паблито взял меня за руку, и мы попрощались друг с другом. Затем странный порыв силы заставил меня бежать вместе с ним к северному краю плато. Я ощутил его руку в своей, когда мы прыгнули, а затем я был один.