На самом берегу возвышался величественный Долмабахче. Фасад здания украшали мрамор, разноцветная мозаика, кружево из сепиолита. Все это переливалось и сияло подобно опалу. Гюльбахар показалось, что она слышит смех и возгласы, шорох шелка. Она вспомнила, как находила утешение на пышной груди калфы, вдыхая едкий запах ее пота. Она попала во дворец маленькой босой растрепанной дикаркой, а покинула его свободной девушкой, обладательницей щедрого приданого, благодаря чему вышла замуж за уважаемого пашу. Она никогда не испытывала любви к своему супругу, но тот обожал ее какой-то собственнической любовью. «И это было действительно так», — подумала Гюльбахар. Ей хватило ума и хитрости удовлетворять его, никогда не подвергая себя опасности супружеской измены. Когда он умер, она, к своему удивлению, испытала такое огорчение, которое не могла даже представить.

— Али Ага, падишах свергнут, — сообщила она без лишних слов.

Ее верный слуга остановился.

— Депутаты Ангоры и Гази решили, что монархия перестала существовать еще два года назад, когда британцы силой взяли город.

У нее надломился голос. Она упрекнула себя за слабость, но оккупация союзными державами повлекла за собой такие изменения в их семье, от которых они никогда не смогут оправиться. И первым предупреждением было появление в ее доме француза. Она с самого начала предчувствовала это и напрасно этому сопротивлялась. Коварная рука злого джина закрутила колесо фортуны. После этого Лейла присоединилась к движению Сопротивления и уехала в Анатолию, где почувствовала вкус риска и приключений, открыла для себя новые горизонты… И, безусловно, соблазн. Гюльбахар не была наивной. Любовь — это ответ на призыв чувств, которые, когда просыпаются, не оставляют в покое. Если нет помех, женщина поддается инстинкту. Лейла не стала исключением из правила. Но, к сожалению, как раз в этот период на руках Селима угасла малышка Перихан. Гюльбахар задрожала.

— Пришел конец правлению османских сынов, друг мой, — продолжила она.

Али Ага молчал, поджав губы. Рука, в которой он держал зонт, затряслась. Он закрыл зонт — бледный луч солнца отразился на мокрых стенах мечети и мостовой, вымощенной светлым камнем. Вдали сквозь туман вырисовывался азиатский берег. Земля Востока. И там, еще дальше, на просторах Анатолии раскаленные камни, караваны, пыль его родной страны… Память об этом он хранил в глубине сердца. Этот день имел привкус соли и диких трав, ностальгии и безумной свободы. Вкус Босфора.

— Возможно, это цена, которую нужно было заплатить нашей стране за свободу, — прошептала Гюльбахар, пытаясь подбодрить его. — Муэдзин больше не будет призывать к молитве во имя «великого и непобедимого» падишаха, теперь только во имя халифа, повелителя правоверных. Мы все вместе будем молиться за него. Это самое главное, не так ли?

Казалось, Али Ага окаменел. Она потрясла его за руку.

— Поговори со мной!

Он раздраженно одернул ее:

— Дайте мне время оплакать исчезновение нашего мира.

— У него были тоже свои недостатки, ты это хорошо знаешь, так же как и я, — нехотя призналась черкешенка, ведь только ему она и могла открыться.

Гюльбахар запуталась в цепи противоречий. Она была счастлива, что страна освобождена и вскоре восстановит границы, с которыми она достойно предстанет перед нациями всего мира, однако терзалась от мысли о том, какие еще беды на них обрушатся.

Ала Ага с нежностью, которой она никогда за ним не замечала, положил ладонь поверх ее руки. Один из драгоценных камней, которые она ему когда-то подарила, засверкал на его мизинце. Его улыбка была бесконечно ласковой, а взгляд был полон восхищения.

— Что касается меня, Ханым Эфенди, то мне всегда нравилось наблюдать за этим сиянием.

Несколько дней спустя Селим-бей в саду вдыхал пьянящий аромат влажной земли. Прошел дождь. Его слуга-лаз, Бироль, поддерживал его под локоть, осторожно обходя препятствия. Теперь Селиму было достаточно почувствовать легкое давление пальцев телохранителя, чтобы изменить направление движения.

Его ожидали в беседке парка дворца Йылдыз, рядом с Мальтийскими воротами, недалеко от лагеря британского гарнизона. Накануне вечером в строжайшем секрете монарх пригласил Селима попрощаться. Мужчина не ожидал такой чести, как не испытывал и огорчения от спешного, почти постыдного отъезда того, кто был Божественной тенью на земле.

Как его можно в этом упрекать? Разве падишах обязан оставаться в Стамбуле, рискуя жизнью? Полиция кемалистов, не колеблясь, арестовывала бывших противников, чтобы отправить их в Анатолию, где их ожидала короткая расправа. Сторонники султана были лишены привилегий, а великий визирь был вынужден распустить правительство. Однако в последние годы некоторые министры помогали Сопротивлению, покрывая деятельность кемалистов. «Им вряд ли за это заплатят», — подумал Селим. Кто может знать, что Гази планирует теперь? Секретарь никогда не забудет пронзительный взгляд Кемаля, его резкие черты. Четыре года назад, почти день в день, в шикарной гостиной «Пера Палас» Мустафа Кемаль встречался с секретарем и не скрывал ни своих амбиций, ни упрямства. Разве он не сообщил тогда о конце Империи? История дала на то основания. Туркам хотели оставить лишь ограниченную территорию, где они смогут пасти свои стада. С ними обращались, как с кочующими крестьянами. Их хотели лишить Средиземного моря, их кормильца. Возможно, Мустафа Кемаль был горделив, циничен и бесстыден, возможно, он был авантюристом, но он спас их честь и родину. Его имя навсегда останется в списке выдающихся людей, тех, кто переворачивает один мир, чтобы сотворить другой.

Селим ждал в вестибюле. Вполголоса Бироль сообщил о присутствии нескольких чернокожих евнухов, первого камергера и двух секретарей… «Личная охрана», — подумал Селим. Остальные дезертировали. Похолодевшие от ужаса перед неопределенностью завтрашнего дня одинокие члены правительства бродили, словно тени, по сырым и холодным приемным дворца. Ни один протокол не предписывал, как после шести столетий правления навсегда покинуть трон, один из самых роскошных и могущественных в мире.

Бироль шепотом описывал, что здесь чемоданы и ящики с произведениями искусства и что как раз заканчивают паковать золотой геридон. На столе было несколько револьверов. Страх перед покушением существовал всегда. Османских правителей преследовала навязчивая идея, что они не смогут избежать смерти от рук убийцы. Власть и кровь. Возможно, они никогда не были так связаны, как в этой династии. Селим дрожал. Хотя он и научился полагаться на свою интуицию, в такой печальный момент, как этот, слепота особенно мешала.

Неделей ранее, в пятницу, ему нужно было присутствовать в мечети на берегу Босфора на традиционной молитве. Некогда грандиозная церемония с полком охраны, каретами и фанфарами, государственными сановниками в парадной одежде, дипломатами и высокими гостями теперь стала достоянием истории. Небольшая молчаливая группа мужчин. Ни одного приветственного возгласа в честь падишаха. Теперь в Стамбуле желали долгой жизни парламенту и национальному суверенитету. Однако в такие вещи Селим не особенно верил. Некоторые считали, что Аллах Всемогущий внимательнее слушал прошения тех, кто обращался к Нему в присутствии падишаха. Однако в то утро у Селима, услыхавшего в священном кругу шепот голосов и шорох босых ног по ковру, появилось ощущение, что почитание последних приближенных омрачено тревогой и разочарованием.