На улице Роза столкнулась с хозяйкой квартиры, которая под руку с сыном также покидала дом. От едкого запаха дыма резало глаза. Было невыносимо жарко. Прокладывая себе дорогу локтями, женщина обогнала группу стариков и детей. Прямо перед ней мать упустила ребенка, которого тотчас затоптали. В панике Роза представила себе Марию, брошенную на произвол судьбы в толчее. «Господь милосердный, сделай так, чтобы она осталась цела и невредима!» — мысленно взмолилась мадам Гардель.

От сильного приступа кашля она согнулась, потоком толпы ее прижало к фасаду здания. Она услышала зловещий треск. Кто-то крикнул ей быть осторожнее. Дождь из черепицы и горящих балок посыпался на тротуар, словно сноп искр. Роза подняла руки, пытаясь защититься.

Крыша рухнула прямо на женщину и разбила ей голову.

Луи сходил с ума. Примерно три километра набережной представляли собой сплошной пожар. Холмы скрылись за клубами дыма. Время от времени раздавались взрывы. Вероятнее всего, взлетали на воздух склады пороха и боеприпасов. В бинокль француз видел, как сотни тысяч беженцев толпились на знаменитой измирской набережной. В самой гуще этого апокалипсиса были его жена и дочь.

Катер боролся с течением. Луи одной рукой держался за борт, проклиная судьбу за то, что задержался в водах Черного моря дольше, чем предполагалось. Но кто мог предвидеть такую трагедию? «Это Рим, и Нерон созерцает дело рук своих», — заявил ему недавно молодой лейтенант, намекая на Мустафу Кемаля. Слухи очень быстро распространялись среди офицеров. Поговаривали, что турецкие солдаты поливали дома керосином и перерезали пожарные шланги. На глазах у французских военных турки совершили самосуд над греческим митрополитом Хризостомом[58]: его избили, после чего отрезали уши и нос.

Европейские моряки увеличили количество перевозок, эвакуируя своих граждан. Задачу усложнял шторм. Да и не у всех судов были подходящие шлюпки. Лодка Луи наконец пришвартовалась, о борт ударился труп. В надежде сбежать из пекла люди бросались в воду. Большинство несчастных тонули.

Луи первым соскочил на пристань. Стоял зловонный запах горелой плоти, повсюду была паника; он немного растерялся. Бесцеремонно расталкивая веслами греков и армян, британские матросы защищали медсестер, сопровождавших матерей с грудными детьми. «У них наверняка паспорта оформлены надлежащим образом», — подумал Луи. Он был возмущен поведением офицеров Его Величества, которые сейчас слушали Карузо на борту своих кораблей. Спасаясь из ада, тысячи пострадавших надеялись на помощь Франции, которая была не столь внимательна к удостоверениям личности. Морские пехотинцы с примкнутыми штыками старались выполнять указания, в первую очередь эвакуируя сиротские приюты и школы.

Луи принялся искать Розу и Марию в длинной веренице людей, терпеливо ожидавших своей очереди. Он выкрикивал их имена, но рев и грохот заглушали его голос. Вдруг он заметил сестер милосердия. Спотыкаясь о тела и брошенные чемоданы, он пробился к одной из них. За одежду француза цеплялись незнакомые люди, ему приходилось отбиваться. Он спросил у монахини, где находится конгрегация Нотр-Дам-де-Сион, и та указала на другую сторону набережной. С надеждой он бросился туда. Какая-то женщина попыталась впихнуть ему своего ребенка, он в ярости отпрянул. В полном изумлении он наблюдал, как отчаянные матери бросали своих детей через ряд штыков в надежде, что их заберут великодушные люди.

Наконец офицер заметил свояченицу. Одиль в перепачканной пеплом и пропаленной на плече одежде пыталась направить девочек, державшихся за руки. Он поспешил к монахине и схватил ее за руку.

— Одиль, это я, Луи! Скажите, Роза и Мария целы? Невредимы?

Она в замешательстве посмотрела на него, от дыма у нее слезились глаза.

— Мария недавно поднялась на корабль! — крикнула она. — Но я не видела Розу с самого утра.

— Вы не знаете, куда она могла пойти?

— Луи, вы шутите? Оглянитесь вокруг! — крикнула Одиль, тряся пачкой бумаг. — Давайте, дети, проходите!

Рискуя свалиться в воду, Луи подбежал к пирсу, чтобы убедиться, действительно ли Мария на корабле. Но, к сожалению, ее невозможно было разглядеть среди пассажиров. Катер удалялся по маслянистому морю, окрашенному в красный цвет. Не оставалось иного выхода, как довериться Одили. У Луи стоял ком в горле. Офицер заметил, что многие лодки перевернулись, не доплыв до кораблей. От жара загорелись швартовы. Монахини стали кричать, заставляя детей отступить назад. Луи приказал шлюпкам отчаливать. Молодые лейтенанты не справлялись, и он сам стал командовать операцией. Какого черта Роза не послушалась его? Он столько раз советовал ей уезжать отсюда! Он упрекал себя за то, что не настоял на своем. Теперь из-за него жена и дочь должны пережить этот ужас. Время от времени Луи пытался отыскать Розу взглядом. Она придет. Он был в этом уверен. Несмотря на хаос, несмотря на метания отчаявшейся толпы. Она подожмет губки, делая ему выговор за то, что явился так поздно, и единственный раз в ответ на ее упреки он улыбнется.

На холме, в огромном тихом саду, наполненном ароматами глициний и роз, Ханс Кестнер смотрел, как Измир исчезает в огне. Лишь турецкий и еврейский кварталы со стороны холмов казались еще не тронутыми. Он подумал об ужасе жителей, которые оказались в плену огня и которым угрожали опьяненные местью турецкие солдафоны. Бедняги не могли надеяться на милосердие губернатора Неруддина-паши, упрямца, который задал трудную задачу Гази при продвижении к Измиру. У этого человека были личные счеты с городом. Отсюда его выбросили, словно тряпку, тремя годами ранее, когда город был завоеван греками.

Огромные клубы черного дыма поднимались над крышами, колокольнями и минаретами. Немец наблюдал один из самых страшных пожаров в истории. Троя, Карфаген, Рим… Пылающий вихрь стихии разрушал жизни людей, целые города, а иногда даже цивилизации. Удрученный, Ханс присел на каменную скамью. Позади послышались шаги. Рахми-бей, совершенно спокойный, курил сигару.

— Рахми, зачем нужно захватывать город и потом наблюдать, как он сгорает дотла? — спросил Ханс боевого товарища. — Зачем допускать такие вещи? В этом же нет никакого смысла.

Молодой генерал пожал плечами.

— Некоторые считают, что мы сознательно подожгли его. Но это абсурд. Зачем уничтожать то, что нужно самим, не так ли? Это, скорее всего, работа мародеров или армянских саботажников, — заверил он. — А может, и самих греков. Кто знает? Они уже сожгли столько поселений, совершили столько побоищ… И к тому же днем поменялся ветер.

Некоторое время он наблюдал за пожаром.

— Отступая, наши противники без зазрения совести применяли тактику выжженной земли. Это старо как мир. Ничего не оставлять войскам победителя…

У Ханса от боли дернулась нога. Он осторожно ее вытянул. После ранения он иногда задумывался, не остался ли под кожей осколок.