Все это не значит, однако, что существуют какие-нибудь конкретные палеографические аналогии между текстами Кумрана и моавского Пятикнижия. Никто пока еще не устранил всех препятствий, мешающих признать кожаные свитки Шапиры подлинными. Но они заслуживают, как того настоятельно требовал профессор Мансур, самого тщательного пересмотра. Если говорить о внутренних свидетельствах текста, то чашу весов не в пользу Шапиры склоняют, пожалуй, не те факты, которые прежде считались ключевыми, но скорее масса нехарактерных и противоречивых деталей.

Профессор Мансур, который, по его словам, провел немало бессонных ночей после того, как впервые услышал о трагедии Шапиры, благоразумно воздержался от того, чтобы открыто объявить себя сторонником подлинности шапировских документов. Вместо этого он настаивал на том, что «ни внутренние, ни внешние данные, насколько они преданы гласности, не подкрепляют идею о фальсификации». Более определенно высказался в пользу Шапиры английский гебраист Дж. Л. Тейхер, статья которого под названием «Подлинность рукописей Шапиры» появилась в литературном приложении к «Таймс» 22 марта 1957 г. Он утверждает, что «по пересмотре всех данных, давших повод провозгласить рукописи поддельными, с удивлением вдруг осознаёшь, что этот приговор совершенно необоснован и что рукописи в действительности были древними и подлинными». К сожалению, Тейхер опровергает лишь некоторые из числа слабейших доводов, выдвинутых оппонентами Шапиры, а все остальные отметает без разбору как логически непоследовательные. «Текст свитков Шапиры, — признаёт он сам, — это подлинный камень преткновения». Но стоит только усмотреть в этом тексте перелицовку Второзакония «для нужд литургии и катехизиса иудео-христианской общины», как все неясности и трудности устраняются, как ему кажется, словно по волшебству. Следует помнить, что Тейхер являлся единственным поборником идеи отождествления кумранской секты с иудео-христианами — эбионитами. Нельзя сказать, чтобы он сильно помог делу реабилитации документов Шапиры тем, что увязал их со своей заветной теорией. Насколько мне известно, никто из авторитетных ученых не поддержал его точку зрения на свитки Мертвого моря, и можно смело предсказать, что в своем донкихотском стремлении утвердить подлинность текстов Шапиры Тейхер не обретет много последователей.

Согласно О. К. Рабиновичу, никакой «тайны библейских свитков», вызванной к жизни осужденной рукописью, не существует. Вся эта тайна была раскрыта еще в августе 1883 г. В своей статье в «Джуиш Квортерли Ревью», опубликованной в 1957 г., Рабинович дает исчерпывающее резюме истории фрагментов и убедительной аргументации, предложенной Ганно и Гинзбургом, но к этому он может добавить мало нового. Только в самом конце он приходит к заключению, не менее странному, чем тейхеровское: открытие среди свитков Мертвого моря отрывка, идентичного какому-либо из фрагментов Шапиры, автоматически доказало бы, что свитки Мертвого моря также являются подделкой.

В литературе, посвященной делу Шапиры, нередко упоминается автобиографический роман «Юная дочь Иерусалима» (1914), написанный по-французски дочерью Шапиры под псевдонимом Мириам Харри. К настоящему времени принято за аксиому, что и сама дочь была убеждена в виновности отца. Например, «Пэли-стайн Эсплорейшн Квортерли» в 1957 г. писал в редакционной статье, посвященной ожившему интересу к рукописям Шапиры: «Однако доказательством, значительно укрепляющим позицию противной стороны, является тот факт, что дочь Шапиры… как будто бы ничуть не сомневалась в правоте Клермон-Ганно, уличавшего Шапиру в подделке». И в научном издании столь нелепое заявление делается без каких-либо доказательств! Тем не менее оно выдвигается как веский довод против попыток профессора Мансура добиться пересмотра дела. Всякий, прочитавший книгу г-жи Харри, может убедиться, что она боготворила своего отца — человека не от мира сего, романтика, выведенного в романе под именем Бенедиктус. И нигде, ни единым словом она не дает повода для сомнений в его честности.

Другой критик, М. X. Гошен-Готштейн, сумел вычитать очень многое из следующего отрывка в автобиографии г-жи Харри: «…она любила наблюдать за отцом, когда он тщательно переносил каждую надпись на большие белые листы, порой переписывая одно и то же слово по двадцать и даже по сто раз, пробуя располагать знаки в различных комбинациях». Но это описание относится к работе антиквара по разбору надписей на древней керамике. Шапира никогда не скрывал, что он был более или менее знаком с древним финикийским и набатейским письмом. Он серьезно увлекался древностями. Но ничто не говорит о том, что свое знание древнего финикийско-еврейского письма он использовал для изготовления фальшивых документов. Поскольку сам Шапира утверждал, что он посвятил много времени разбору текста фрагментов Второзакония, нет ничего странного и подозрительного в свидетельстве его дочери о том, что так оно и было.

Сколь подозрительным ни казалось бы ученым знакомство Шапиры с древними системами письма, все же нелепо приписывать его дочери обвинение собственного отца в фальсификации. Гошен-Готштейн, который пытался обосновать свои подозрения еще некоторыми выдержками из «Юной дочери Иерусалима», в конце концов заключает: «Возможно, что на участие в подделке его толкнуло желание показать свою образованность и одновременно улучшить материальное положение, с тем чтобы удачно выдать замуж дочь». Следует заметить, что дочерью на выданье была не Мириам Харри, в то время еще совсем ребенок, а ее старшая сестра. Все эти легковесные, искусственные доводы ничего не добавляют к прежнему обвинительному заключению. Даже Гошен-Готштейн вынужден признать, что «изготовить такую подделку было не под силу одному человеку».

Несмотря на все доводы за и против, несмотря на приобщение данных дела Шапиры к дискуссии по поводу свитков Мертвого моря, мы по-прежнему еще очень далеки от решения проблемы. И ведь рядом существует еще одна тайна. Никто не знает, где находятся рукописи в настоящее время. Полагали, что они скрыты в подвалах Британского музея, но руководство музея это отрицает. Однако они были там и подвергались повторному обследованию в 1884 г., после смерти Шапиры, а потому, хотя сотрудники Британского музея и О. К. Рабинович считают это вероятным, они никак не могли быть возвращены Шапире и сгинуть вместе с ним в Голландии. В архиве Британского музея хранится письмо вдовы Шапиры с запросом о судьбе рукописей, но остается неизвестным, каков был ответ и был ли он вообще, а также принимались ли по этому письму какие-нибудь меры.

Бывший редактор журнала «Искусство за год» А. С. Р. Картер в своих мемуарах «Вот моя повесть…» (1940) утверждает, что «после разоблачения он (Шапира) прислал жалобное письмо, полное извинений за доставленные неприятности и беспокойство, и с благодарностью принял от Британского музея несколько фунтов за свою некогда „бесценную“ рукопись, которую предполагалось сохранить в назидание потомству. С этой скромной суммой он выехал в Амстердам (sic!) и там, в какой-то убогой гостинице, покончил с собой» [46]. Этим показанием как будто бы устанавливается тот факт, что Британский музей приобрел юридическое право на данную рукопись, но вопрос в том, стал бы музей хранить объект, заведомо признанный лишенным какой-либо ценности. С другой стороны, можно усомниться и в достоверности этого воспоминания Картера, который посвятил «Шапире, фальсификатору Библии», целую главу. Если Шапира в самом деле заключил подобную сделку, признав при этом сам, что документы были поддельными, то вряд ли он стал бы обращаться из Голландии к директору библиотеки Британского музея с последней, отчаянной мольбой созвать комиссию непредубежденных ученых для повторной экспертизы свитков.