— Сестра… — начал он.

— Высочайший, — отозвалась она.

Он покачал головой. Воин шевельнулся. Идаан показалось, что эти движения — фразы из некоего разговора, который пришедшие вели раньше.

— Это Синдзя-тя, — сказал хай. — Делай все, что он велит. Если будешь сопротивляться, он тебя убьет. Если попытаешься сбежать до того, как он сам тебя отпустит, он тебя убьет.

— Отдаешь меня в подстилки своему громиле? — спросила она, стараясь, чтобы голос не задрожал.

— Что? Нет! Боги… — изумился Ота. — Нет, я отправляю тебя в изгнание. Синдзя-тя отвезет тебя до Сетани. Оставит тебе одежду и несколько полос серебра. Писать и считать ты умеешь. Думаю, какую-нибудь работу найдешь.

— Я хайская дочь, — горько промолвила Идаан. — Мне не позволено работать.

— Так солги. Выбери новое имя. Мне всегда нравилось Нойгу. Назовись, например, Сиан Нойгу. Твои родители были купцами… скажем, в Удуне: лучше лишний раз не говорить про Мати. И умерли от чумы. Или сгорели во время пожара. Или их убили бандиты. Ну, ты ведь умеешь лгать, придумай что-нибудь.

Идаан встала. В ее душе затеплился слабый огонек надежды. Оставить этот город, эту проклятую жизнь. Стать другим человеком. Прежде она и не понимала, как устала. Ей-то казалось, что ее тюрьма — эти стены.

Воин смотрел на нее ничего не выражающим взглядом, как смотрел бы на корову или валун, который надо передвинуть. Ота оттолкнулся от пола и встал.

— Ты шутишь, — еле слышно прошептала Идаан. — Я убила Даната. Я считай что убила отца.

— Я их не знал, — ответил брат. — И уж конечно, не любил.

— А я — любила.

— Тем хуже для тебя.

Она впервые посмотрела ему в глаза и увидела там странную боль.

— Я пыталась тебя убить.

— Больше не будешь. Я убил человека и живу. Мне оказывали милосердие, которого я не заслуживал. И порой не хотел. Так что, видишь, сестра, не такие мы разные. — Он помолчал, потом добавил: — Конечно, если ты вернешься, или станет известно, что ты строишь против меня козни…

— Я не вернусь, даже если меня будут умолять! Этот город для меня — пепелище.

Ее брат улыбнулся и кивнул — и ей, и себе.

— Синдзя? — Он повернулся к воину.

Тот бросил Идаан сверток: кожаная дорожная накидка, подбитая шерстью, одежды из плотного шелка и чулки с зимними сапогами. Идаан ужаснулась, до чего ослабла: сапоги показались очень тяжелыми.

Брат нагнулся под притолокой и вышел. Остались только Идаан и воин. Он кивнул на одежду.

— Не мешкай. Упряжка и собаки готовы, но на дворе зима, и я хочу добраться до первого предместья до темноты.

— Это безумие! — вырвалось у нее.

Воин принял позу согласия.

— Хай часто принимает неверные решения. Правда, он пока новичок. Научится.

Идаан разделась под бесстрастным взглядом мужчины и натянула на себя чулки, платье, накидку и сапоги. Выйдя из постылой комнаты, она как будто сбросила кожу. Она и не понимала, насколько эти стены заменили ей весь мир, пока не вышла на страшный холод среди безграничной белизны. На миг Идаан растерялась: мир такой огромный и пустой, а она такая маленькая!.. Она даже не осознавала, что пятится, пока воин не коснулся ее руки.

— Сани там.

Идаан спотыкалась в неразношенных сапогах, оскальзывалась на корке наста, — но шла за ним.

Цепи примерзли к башне, лебедка стала хрупкой от мороза. Подняться можно было лишь своим ходом. Ота обнаружил, что очень окреп с той поры, как его заводили на башню охранники. Движение не давало ему замерзнуть, хотя внутри было очень холодно. Во всем городе не хватило бы жаровен, чтобы отопить эти строения. Ота проходил этажи, заставленные ящиками и бочонками зерна и сушеных фруктов, копченой рыбы и мяса — запасами на долгие месяцы до прихода лета, пока город не сможет хоть ненадолго забыть про зиму.

Во дворцах Оту ждали Киян и Маати, чтобы обсудить, как лучше обследовать библиотеку. И, пожалуй, не только это. А еще серебряные ювелиры просят снизить налоги на продажу украшений в ближайших предместьях. Глава семейства Сая хочет посоветоваться, за кого бы выдать свою дочь, явно намекая, что хаю пора подумать о второй жене. Но пока все голоса, даже любимые, затихли, и Ота наслаждался одиночеством.

Пройдя две трети, он ненадолго остановился. Ноги болели, зато лицо разгорелось. Ота открыл внутренние небесные двери, снял засов и толчком распахнул наружные. Перед ним лежал город: из-под снега проглядывал темный камень, над кузницами привычно клубился дым. На юге с мертвых веток деревьев снялась стая ворон, покружилась и снова села.

А еще дальше и восточнее Ота увидел тех, ради кого сюда поднялся — двух человек в санях, запряженных собаками. Ота сидел, болтая ногами над крышами, и смотрел, как две фигурки превращаются в крошечную черную точку. И пропадают в белизне.