Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Найманский пленник в седле сидел ровно, и хотя был стянут арканом, но видно было, что это воин, и воин добрый. Да и одежда выдавала, что то не последний обозник и не прибитый нуждой хурачу, но человек не из бедных. На наймане был шёлковый халат и расписанные узорами гутулы.
Пленного подвезли к юрте хана, сняли с седла и бросили к коновязи.
Один из нукеров пошёл к хану. Дозорные, что пленили наймана, присели тут же у коновязи, думая, что ждать ханского выхода придётся долго. Но Темучин вышел к пленному тотчас, словно ждал, что того привезут.
Дозорные и нукеры, что толклись возле юрты, повскакивали на ноги. Темучин, однако, того, казалось, не заметил, а прошёл прямо к коновязи, где лежал пленный. Остановился подле него, разглядывая.
Пленный лежал на боку, прижавшись щекой к земле. Глаза были закрыты. Через бритую голову, от лба до затылка, чёрным рубцом тянулась свежая ссадина.
Стоя на крепких, широко расставленных ногах и перебирая пальцами рыжую бороду, Темучин с минуту молча смотрел на него, и видно было, что хан приглядывается к лицу пленного, к его одежде, к положенному чуть в стороне оружию. Меч наймана был длинный, китайский, хорошего металла, отсвечивающего синим. Щит медный и тоже китайской выделки. Темучин понял это сразу, как понял и то, что перед ним не простой воин, но скорее нукер какого-нибудь сильного найманского нойона. Сказал негромко:
— Поднимите на ноги.
Дозорные подхватили пленного под руки и поставили перед ханом. Но найман глаз не открывал и валился набок.
— Ну-ну, — сказал Темучин по-прежнему негромко, но и в этом коротком звуке объявилась такая властная жёсткость, что пленный тут же утвердился на ногах и открыл глаза.
Темучин, так и не снимая руки с бороды, спросил:
— Хан найманов знает о том, что в земли его вошло наше войско?
Пленный заметался в удерживающих руках, закинул голову далеко назад, и вопленный клёкот вырвался из его горла. Много было в этом вопле. Лютая ненависть к схватившим его, жалоба на бессилие, обида за погубленную жизнь, которая была так прекрасна ещё сегодня на рассвете, когда он на резвом коне выскакал навстречу солнцу.
— Ну-ну, — сказал Темучин, казалось, не услышав вскрика, и пленный понял, что повторять вопрос он не станет, как, наверное, никогда не повторяет своих слов. И, ломаясь под этой непосильной тяжестью, найман опустил запрокинутую назад голову, перемог что-то в горле, так что на голой шее подпрыгнул кадык, и, глядя не в глаза, но куда-то в грудь Темучина, ответил задавленным, сорванным голосом:
— Пока не знает, но к середине дня будет знать.
У Темучина от удивления взлетели брови.
— Как, — сказал он, — у вас такие быстрые кони? И те, что ушли от моих воинов, к середине дня доскачут до хана?
— Нет, — ответил найман, — они зажгут тревожные огни.
Недоумение сквозило во взгляде Темучина.
— Какие огни?
— Тревожные огни, — повторил найман и повернул голову в сторону уходившей к окоёму поросшей лесом возвышенности, — вон, видишь?
Темучин проследил взгляд пленённого и различил далеко-далеко над лесом, но так, что всё-таки можно было разглядеть, вздымавшуюся в небо струйку дыма. Вглядывался долго и пленённый; вероятно поняв, что хану не всё ясно, объяснил:
— Они зажгли костёр, следующий дозор, что ближе к хану, зажжёт свой, и так пойдёт по степи до юрты хана. Зажжённый костёр означает — на границе тревога. Хан сегодня же узнает о вашем войске.
Темучин с нескрываемым восхищением закрутил головой, сказал:
— Хорошо, ах хорошо...
Оборотился к собравшимся за его плечами нойонам:
— А? Нам бы неплохо такое завести. Весть, как птица, летит.
И ещё раз покрутил головой. Удивляться он умел.
Для пленного наймана трудно было произнести только первые слова, как оно всегда и бывает. Из кувшина должна пролиться одна капля, затем он вытечет весь. Говорил пленник теперь торопясь и зло косил глазами.
Темучин слушал молча.
Найман рассказал, что войско его хана велико, вооружено китайскими мечами, удар которых страшен.
Найман вскинул голову и, с закипающей на губах пеной, сказал:
— Китайский меч до седла разрубает человека.
Темучин и на это ничего не ответил. Промолчал, подумал:
«Говорит он в запале, от злой обиды не помня себя, и, знать, говорит правду. От обиды, со зла лгут редко». Подумал и о другом: «Веду я громаду за собой, и впервые за плечами у меня столько воинов, но да и впервые, наверное, встречусь со столь грозным противником».
Повернулся, пошёл к юрте, нойоны толпой поспешили за ним. Однако у юрты Темучин остановился, оборотился к пленному. Тот смотрел на него тёмными, разом запавшими и уже простившимися с жизнью глазами. Но пощады он не просил, глаза горели ненавистью.
Темучин сказал:
— Оставить ему жизнь. Его рассказ о тревожных огнях стоит того.
Вошёл в юрту.
Сообщение пленного о мощи войска хана найманов не удивило Темучина. Он знал — найманы сильное племя, и порадовался, что разделил свою громаду на три части. Встреча с найманами лоб в лоб в узком проходе между возвышенностями — в этом он был теперь убеждён — не принесла бы победы или победа далась бы большой кровью. В том же, что Субэдей и Джелме зайдут в спину хану найманов, он не сомневался. И, в который раз удивляя нойонов, неторопливо сел к очагу, крикнул баурчи:
— Эй, старина, у нас пустой стол!
Благодушно улыбнулся. Он рассчитал: поспешать сейчас навстречу найманскому хану не следует. Пускай дойдут до него тревожные огни, пускай соберёт он войско и, как разъярённый кабан, устремится со всей силой в долину. Чем глубже он войдёт в неё, тем губительнее это будет для него.
— Мяса и архи, — сказал Темучин баурчи, — у нас хороший день.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
Маленький фитилёк едва освещал комнату. Но свет его лился ровно, пламя не колебалось, так как светильник был более чем необычен. Тёмный глиняный сосуд состоял из трёх отделений, в одно из них наливалось масло, дававшее пищу огню, во втором кругами укладывалось тело фитилька, и только в третьем горело пламя, окружённое хитро и искусно сплетённой решёткой, которая даже при сквозняке не позволяла задувать пламя.
Светильник был стар. Так стар, что никто
