Что же на это скажет Митчелл? Например, вот это: «А вы не подумали, что ваши личные данные могут быть проданы бандитам, и они похитят вашего ребенка?» Прозрачность угрожает живущим в Саудовской Аравии гомосексуалистам и проживающим во Франции евреям, которые «стали жертвами коррумпированных и (или) деспотических режимов. Не имея возможности защитить свои активы в так называемых налоговых гаванях, эти люди подвергнутся еще большей опасности». Ответ, говорит Митчелл, заключается в том, чтобы «положить деньги в один из банков Майами, поскольку Америка – это тоже налоговая гавань»17. Внешне это похоже на правду, но не более того. Для того чтобы узнать, у кого есть деньги, похитителям людей не нужны налоговые данные. Тем более, у сверхбогатых людей есть телохранители. Так что их самих и их детей похищают редко. Жертвами преступников обычно становятся представители низших и средних классов. Впрочем, есть и более важное обстоятельство: как свидетельствуют все исследования, хорошие налоговые системы способствуют лучшему управлению государством (что в свою очередь ведет к сокращению случаев похищения людей). Помогая элитам грабить подвластное им население, секретные юрисдикции как раз создают те предпосылки, из которых вырастают проблемы, так беспокоящие Митчелла.

Когда речь заходит о свободе, Митчелл вполне откровенен. Государство всеобщего благоденствия – это государство с высокими налогами, а значит, утверждает он, – «тюрьма, в которой томится человеческая душа. Такое государство делает из нас домашних животных. Оно стремится засадить нас в клетку, управлять нашей свободой и нашей жизнью, а с этим надо бороться». Налоги плохи, и налоговые гавани стали ответом на государство-тюрьму. Если следовать подобному мировоззрению, то мы дойдем до того, что частная собственность, конечно, неприкосновенна, а вот налоги являются кражей частной собственности. Митчелл говорит: «Есть смысл защитить интересы собственной семьи путем помещения семейного состояния в местах вроде Гонконга, где их не смогут обнаружить политики страны, в которой вы проживаете. А если политики не смогут найти ваши деньги, они не смогут и украсть их». Оставим в стороне тот факт, что такие утверждения звучат как подстрекательство ко всеобщему уклонению от уплаты налогов. Стоит, однако, задаться вопросом, является ли налог кражей.

Как указывал Мартин О’Нил, специалист по политической философии, права собственности возникают из общей системы юридических и политических правил, в данном случае нормы налогообложения не исключение. Таким образом, если определять налог как кражу, то надо быть последовательным и считать, что вы пользуетесь такой системой, в которой налоги являются главным средством борьбы с налогообложением. Сделав такое умозаключение, начинаешь понимать, что здесь налицо логическая ошибка, то есть, говоря философским языком, спорящие или впадают в порочный круг, или сознательно используют эту ошибку как демагогический прием. А теперь поговорим на юридическом языке. С юридической точки зрения, корпорации, как и налогообложение, – тоже порождения государства. «Государство – единственный в мире институт, который может вызвать корпорации к жизни. Только государство дает корпорациям их основные права, такие как юридическая идентичность и ограниченная ответственность… Без государства корпорация – ничто. В буквальном смысле пустое место», – объясняет Джоэл Бакан в своей ставшей бестселлером книге «The Corporation»18. Утверждать, что корпоративный налог является кражей, значит снова двигаться по тому же порочному кругу, постоянно утыкаясь в знакомое логическое противоречие.

Многие рассуждения адептов офшорной системы при внимательном изучении грешат алогизмами, противоречиями и парадоксами. Возьмем их главное утверждение, будто секретные юрисдикции играют важную роль в повышении эффективности финансовых рынков, – как оно согласуется с фактом, что именно офшорные структуры обеспечивают секретность информации? Нельзя не заметить, как это сразу вступает в противоречие с общепринятым положением об эффективных рынках, включающем в себя не в последнюю очередь и принцип транспарентности.

Экономист Брэд Делонг в 2009 году разместил в своем блоге цитаты из многочисленных выступлений Митчелла, озаглавив подборку «Why Do I Have to Deal with People Like Dan Mitchell?» («Зачем мне иметь дело с такими людьми, как Дэн Митчелл?»). В одной своей речи Митчелл восхищался Исландией, проводившей экономическую политику дерегулирования и снижения налогов, – публикация появилась точно накануне краха исландской экономики. В другой статье – «A Better Way To Chastise France» («Лучший способ выпороть Францию») – Митчелл настоятельно рекомендовал американскому правительству отказаться от взимания налогов, которые иностранцы вынуждены платить со своих дивидендов. По соображению автора, эта мера поможет США «вывести» из «деспотичных стран» огромное количество инвесторов, пытающихся спасти свои деньги от высокого налогообложения. Получается, следуя логике Митчелла, что налоговые гавани вовсе не оказывают содействия рынкам, а просто «наказывают» неправильные страны? Тут явно какая-то несостыковка.

Еще одна сфера, касаясь которой, сторонники налоговых гаваней впадают в страшную путаницу, – валютно-кредитная политика. В целом они поддерживали монетаризм как идею, а значит, были согласны, что с помощью регулирования объема денег можно управлять инфляцией и безработицей. Парадокс заключается вот в чем: монетаризм стал влиятельной доктриной после выхода знаменитой статьи Милтона Фридмана, то есть в том самом 1956 году, когда возник евродолларовый рынок и вовсю формировалась общемировая офшорная сеть. В неравной схватке двух систем – монетарной и офшорной – побеждает последняя. Одно существование налоговых гаваней подрывает идею монетаризма: в мире, где капитал без усилий уходит в свободные от регулирования офшоры, а банки получают возможность создавать любые объемы денег, контроль над денежной массой практически невыполним, и правительства многих стран вынуждены вести за него напряженную борьбу. В конце концов сам идеолог монетарной политики, Фридман, признался в 2003 году: «Мы не достигли своей цели – наш план управлять денежной массой оказался неудачным».

Другой показательный пример – практика уклонения от налогов. Офшоры, предлагая свои услуги корпорациям, бесконечно рекламируют самые разнообразные схемы оптимизации налогов. Однако любая минимизация налогообложения, даже проведенная без нарушения закона, – экономически малоэффективна. Вот мнение британского экономиста Ричарда Мерфи: «Считается, если хочешь обеспечить плодотворную инвестиционную деятельность, то невозможно избежать налоговых злоупотреблений. Пусть так, но это нерациональное распределение ресурсов».

В большинстве своем люди вовсе не склонны нарушать налоговые обязательства, поэтому теоретики офшорной системы в качестве самого веского аргумента в пользу офшоров любят ссылаться на распространенное мнение, будто политика сокращения налогов фактически увеличивает налоговые поступления. От этого остается сделать один шаг до логического вывода:

налоговая конкуренция является благом, поскольку способствует снижению налоговых ставок. Правда, в сознании американских республиканцев произошла полная мешанина, и данный тезис наложился на весьма честолюбивый замысел, лелеемый всеми противниками мер государственного финансового контроля, а следовательно, и представителями офшорного мира – известными приверженцами либертарианских настроений. Идея сводилась к радикальному решению: максимально сократить налоги и тем самым уморить голодом «большое правительство» – ведь страшнее его зверя не было. Здесь уместно привести совсем недавнее, но уже ставшее легендарным заявление, принадлежащее фанатичному борцу за снижение налогов Гроверу Норквисту: систему государственных институтов следует «укоротить до таких размеров, чтобы все правительство можно было утопить в ванне»19. Естественно, возникает некий внутренний диссонанс: одни призывают ввести сокращение налогов, так как это благотворно влияет на поступления в государственную казну; другие, особенно желающие обречь зверя на голодную смерть, ратуют за политику снижения налогов, так как она, наконец, позволит сократить раздутый бюджет. Согласитесь, невозможно, чтобы истина принадлежала сразу обеим сторонам. Тем не менее две противоречащие друг другу теории спокойно существуют бок о бок и процветают на протяжении четверти века. На этот счет у Боба Макинтайра, директора общественной организации «Граждане за справедливые налоги», свое особое мнение: «Все возможно… По понедельникам, средам и пятницам республиканцы выступают за снижение налогов, потому что хотят увеличить государственные доходы. По вторникам, четвергам и субботам они выступают за сокращение налогов, потому что хотят снизить налоговые поступления в бюджет, чтобы вынудить правительство уменьшить расходы, – и тогда, может быть, зверюга сдохнет от голода. Ну а по воскресеньям они все отдыхают». Конечно, солидные аналитики придерживаются более серьезных взглядов. Некоторые из них вообще не придают большого значения налоговым ставкам, полагая, что их величина не слишком важна для состояния бюджета страны. Большинство исследований показывает: ставки налогов на корпорации играют весьма второстепенную роль при выборе местоположения бизнеса, поскольку настоящие деловые люди (имеются в виду те, кто хоть что-то производит) предпочитают вкладывать деньги туда, где будет спрос на их товары и где есть развитая инфраструктура и здоровая среда, поставляющая образованную, профессиональную рабочую силу. И самое главное, умные производители всегда придерживаются принципа целесообразности. Компания Tropicana никогда в жизни не станет выращивать апельсины на Аляске, даже если ей посулят там немыслимые налоговые льготы. В свой золотой век (1947–1973) американская экономика росла почти на 4 % в год, а максимальная предельная ставка налогообложения колебалась в пределе от 75 до 90 %20. Не надо объяснять, что вовсе не эти высокие налоги вызвали подобный расцвет экономики, но и совершенно точно, не они стали ее душителями.